Страница:
2 из 3
И все, чьи фамилии он называл, покорно вздыхая, вставали с ящиков, служивших им нарами, и отходили в сторону.
Понятно, что никто не молил, не просил, все прекрасно знали, что легче тронуть заштукатуренный камень капитальной стены, чем сердце Саенки.
И вот однажды, за два дня до прихода в Харьков добровольцев, явился, по обыкновению, Саенко со своим списком за очередными жертвами.
- Акименко!
- Здесь.
- Отходи в сторону.
- Васюков!
- Тут.
- Отходи.
- Позвольте мне сказать...
- Ну, вот еще чудак... Разговаривает. Что за народ, ей-Богу. Возиться мне с тобой еще. Сказано отходи - и отходи. Стань в сторонку. Кормовой!
- Здесь.
- Отходи. Молчанов!
- Да здесь я.
- Вижу я. Отойди. Никольский!
Молчание.
- Никольский!!
Молчание. Помолчали все: и ставшие к стенке, и сидящие на нарах, и сам Саенко.
А Никольский в это время, сидя как раз напротив Саенко, занимался тем, что, положив одну разутую ногу в опорке на другую, тщательно вертел в пальцах папиросу-самокрутку.
- Никольский!!!
И как раз в этот момент налитые кровью глаза Саенки уставились в упор на Никольского.
Никольский не спеша провел влажным языком по краю папиросной бумажки, оторвал узкую ленточку излишка, сплюнул, так как крошка табаку попала ему на язык, и только тогда отвечал вяло, с ленцой, с развальцем:
- Что это вы, товарищ Саенко, по два раза людей хотите расстреливать? Неудобно, знаете.
|< Пред. 1 2 3 След. >|