JК
Бегство г-на Монда :: Сименон Жорж
Страница: 21 из 134В его лице появилось вдруг что-то простодушное, и причиной тому явились как выдававшаяся вперед верхняя губа, так и весь рот, который, казалось, постоянно о чем-то умоляет, не то дуется и капризничает.
Монд расплатился и неловко вышел, все время извиняясь, поскольку спотыкался о вытянутые ноги ожидающих.
Всякое начало — а это было именно начало — трудно. Монд нырнул в переулок и пошел по едва знакомым кварталам. Ему казалось, что все на него смотрят, он чувствовал себя виновным и в том, что сбрил свои усы, как преступник, который боится быть опознанным, и в том, что в его карманах триста тысяч франков. А вдруг полицейский на углу бульвара остановит его и спросит…
Монд выбирал самые темные, самые таинственные улицы, освещенные почти так же скупо, как в былые времена.
Ну разве не удивительно в сорок восемь лет — именно в сорок восемь!
— решиться на то, что не удалось в восемнадцать, ровно тридцать лет назад? И чувствовать себя почти так же, как тогда: не думать ни о жене, ни о детях, ни о чем случившемся с тех пор?
Он прекрасно помнил свою первую попытку. Был такой же зимний вечер.
Он жил на улице Балю — он всегда жил там, — хотя занимал тогда комнату на третьем этаже, над кабинетом отца, теперь это комната Алена. В то время освещались еще газом.
Было часов одиннадцать вечера. Они поужинали вдвоем с матерью, женщиной доброй, с тонкими чертами лица, матовой кожей и меланхоличной улыбкой. В тот вечер она выглядела бледнее обычного, глаза у нее были красные, заплаканные, и огромный дом вокруг них казался пустынным. Слуги ходили бесшумно и разговаривали тихо, словно в доме несчастье.
Монд расплатился и неловко вышел, все время извиняясь, поскольку спотыкался о вытянутые ноги ожидающих.
Всякое начало — а это было именно начало — трудно. Монд нырнул в переулок и пошел по едва знакомым кварталам. Ему казалось, что все на него смотрят, он чувствовал себя виновным и в том, что сбрил свои усы, как преступник, который боится быть опознанным, и в том, что в его карманах триста тысяч франков. А вдруг полицейский на углу бульвара остановит его и спросит…
Монд выбирал самые темные, самые таинственные улицы, освещенные почти так же скупо, как в былые времена.
Ну разве не удивительно в сорок восемь лет — именно в сорок восемь!
— решиться на то, что не удалось в восемнадцать, ровно тридцать лет назад? И чувствовать себя почти так же, как тогда: не думать ни о жене, ни о детях, ни о чем случившемся с тех пор?
Он прекрасно помнил свою первую попытку. Был такой же зимний вечер.
Он жил на улице Балю — он всегда жил там, — хотя занимал тогда комнату на третьем этаже, над кабинетом отца, теперь это комната Алена. В то время освещались еще газом.
Было часов одиннадцать вечера. Они поужинали вдвоем с матерью, женщиной доброй, с тонкими чертами лица, матовой кожей и меланхоличной улыбкой. В тот вечер она выглядела бледнее обычного, глаза у нее были красные, заплаканные, и огромный дом вокруг них казался пустынным. Слуги ходили бесшумно и разговаривали тихо, словно в доме несчастье.