JК
Катрин. Книга третья :: Бенцони Жюльетта
Страница: 509 из 510Монах в коричневой рясе держал в руках красный камай, серый, балахон с нашитым на нем красным сердцем и трещотку — одежду прокаженного, которой отныне суждено стать воинским облачением Арно де Монсальви. Не будет у него больше сверкающего панциря, красивых перьев и роскошных плащей — останется только это жалкое одеяние да трещотка, чтобы предупреждать добрых людей о приближении проклятого и отверженного! Колокола часовни снова начали звонить…
Забыв про Изабеллу, Катрин не пошла, а потащилась к выходу и, дойдя до порога, уцепилась за косяк… У нее подкашивались ноги, но чья-то сильная рука поддержала ее.
— Держитесь, госпожа Катрин! — раздался хриплый голос Готье. — Не показывайте слабости перед этими людьми!
Но она уже ничего не видела, кроме черного силуэта, уходящего по дороге со сверкающим солнцем в руках. На крепостных стенах, чтобы заглушить погребальный звон, запели рожки и трубы, а затем волынки вознесли к небу грустную песнь шотландских гор, в которой странным образом слышался и сумрачный зов к битве.
Это было прощальным даром Кеннеди своему товарищу по оружию.
Внизу Арно уже поравнялся с монахом, но на звук волынок он обернулся, обернулся в последний раз: посмотрел на деревню, на замок, горделиво вознесшийся на скале, а затем перевел взор на серое печальное лицо бенедиктинца.
— Прощай, жизнь! — прошептал он. — Прощай, любовь!
— Сын мой, — мягко сказал монах, — думайте о Господе!
Однако и для Арно, как для Катрин, Бог был слишком далеко.
Забыв про Изабеллу, Катрин не пошла, а потащилась к выходу и, дойдя до порога, уцепилась за косяк… У нее подкашивались ноги, но чья-то сильная рука поддержала ее.
— Держитесь, госпожа Катрин! — раздался хриплый голос Готье. — Не показывайте слабости перед этими людьми!
Но она уже ничего не видела, кроме черного силуэта, уходящего по дороге со сверкающим солнцем в руках. На крепостных стенах, чтобы заглушить погребальный звон, запели рожки и трубы, а затем волынки вознесли к небу грустную песнь шотландских гор, в которой странным образом слышался и сумрачный зов к битве.
Это было прощальным даром Кеннеди своему товарищу по оружию.
Внизу Арно уже поравнялся с монахом, но на звук волынок он обернулся, обернулся в последний раз: посмотрел на деревню, на замок, горделиво вознесшийся на скале, а затем перевел взор на серое печальное лицо бенедиктинца.
— Прощай, жизнь! — прошептал он. — Прощай, любовь!
— Сын мой, — мягко сказал монах, — думайте о Господе!
Однако и для Арно, как для Катрин, Бог был слишком далеко.