JК
Красавица и шпион :: Лонг Джулия Энн
Страница: 338 из 339Киту потребовалось все его самообладание, чтобы не покраснеть, хотя он не мог вспомнить, когда последний раз краснел.
– Какая она, Сюзанна?
Черт! Как ненавидел Кит подобные вопросы. Когда он думал о Сюзанне, слова куда-то улетучивались.
Но отец, должно быть, прочел ответ на его лице и мягко рассмеялся.
– Ничего, сынок. Эти рисунки говорят за вас. Мне трудно выразить словами, как я за тебя рад.
Эпилог
Она обрезала с куста увядшие розы, когда налетел ветерок, маленький северный сюрприз, и она зажмурилась и позволила ему обвить свою шею прохладным шелковым шарфиком. Влажные ветры сирокко дуют в Италии ранней осенью. Они напоминали о том, что она не местная и эта страна никогда не станет ей родной, несмотря на прожитые здесь семнадцать лет. Она любила Англию, где родилась и выросла.
Италия прекрасна, она наслаждалась здесь свободой, но любое место, если это не дом, казалось ей тюрьмой.
За годы боль превратилась в постоянно звучащий унылый мотив. Она привыкла жить с этой болью, как привыкают жить без ампутированной ноги, руки, любой части тела. Она снова научилась смеяться и даже могла испытать легкий всплеск влечения. На нее по-прежнему оборачивались, хотя возраст уже давал о себе знать. В тесном кругу знакомых ее знали как вдову, безупречно несущую свой вдовий крест.
В первые годы она позволила себе написать два письма, продиктованных, конечно же, эгоизмом. Она их не подписала и понимала, что, послав их, все равно что наставила на Джеймса – или на саму себя – пистолет.
– Какая она, Сюзанна?
Черт! Как ненавидел Кит подобные вопросы. Когда он думал о Сюзанне, слова куда-то улетучивались.
Но отец, должно быть, прочел ответ на его лице и мягко рассмеялся.
– Ничего, сынок. Эти рисунки говорят за вас. Мне трудно выразить словами, как я за тебя рад.
Эпилог
Она обрезала с куста увядшие розы, когда налетел ветерок, маленький северный сюрприз, и она зажмурилась и позволила ему обвить свою шею прохладным шелковым шарфиком. Влажные ветры сирокко дуют в Италии ранней осенью. Они напоминали о том, что она не местная и эта страна никогда не станет ей родной, несмотря на прожитые здесь семнадцать лет. Она любила Англию, где родилась и выросла.
Италия прекрасна, она наслаждалась здесь свободой, но любое место, если это не дом, казалось ей тюрьмой.
За годы боль превратилась в постоянно звучащий унылый мотив. Она привыкла жить с этой болью, как привыкают жить без ампутированной ноги, руки, любой части тела. Она снова научилась смеяться и даже могла испытать легкий всплеск влечения. На нее по-прежнему оборачивались, хотя возраст уже давал о себе знать. В тесном кругу знакомых ее знали как вдову, безупречно несущую свой вдовий крест.
В первые годы она позволила себе написать два письма, продиктованных, конечно же, эгоизмом. Она их не подписала и понимала, что, послав их, все равно что наставила на Джеймса – или на саму себя – пистолет.