Вереск и бархат   ::   Медейрос Тереза

Пруденс содрогнулась при воспоминаниио подобной трагедии, произошедшей в ее жизни несколько лет назад. Она сняла кружевную нижнюю юбку с парчового пуфика и села у ног тети, подперев подбородок ладонью.

Девушка наблюдала, как Триция наносила краску из ламповой сажи на свои рыжие брови. Аккуратно выщипанная, изящная дуга бровей придавала ее тонкому лицу выражение постоянного удивления, но столь искреннего и естественного, сколь искусным было использование ею косметики. «Мое лицо — это холст, — любила говорить она Пруденс. — Мой долг — сделать из него незабываемое произведение искусства». Глядя на преображенное лицо тети, Пруденс соглашалась, что оно действительно было произведением искусства. Хотя Триция и использовала краски больше, чем Микеланджело, все же это делалось настолько осторожно и неуловимо, что она никогда не выглядела вульгарно, несмотря на модную в лондонских салонах аристократическую бледность.

— Знаешь, моя дорогая Пруденс, — сказала Триция, накладывая карминную краску на губы, — сегодня самый важный день в моей жизни.

— А я думала, что самый важный день в вашей жизни был, когда вы выходили замуж за виконта.

Тетя тяжело вздохнула.

— Ах, да, бедняжка Густав.

— Густав был немецким принцем, — напомнила ей Пруденс. — Виконта звали Бернаром.

Триция на мгновение растерялась, руки, застегивающие кружевной воротничок едва заметно дрогнули.