JК
Черный всадник (Тетралогия - 3) :: Малик Владимир
Страница: 14 из 90Два сильных, красивых голоса, сливаясь в один чистый звонкий поток, задрожали, как ветви явора под ветром,заворковали весенними ручьями, отозвались в сердцах неповторимой красой ясного лунного зимнего вечера...
Песня захватывала, очаровывала, все слушали ее затаив дыхание.
Спыхальский замер, только из-под прищуренного века скатилась по щеке и повисла на кончике уса одинокая слеза. Несмотря на внешнюю грубоватость и болтливость, пан Мартын был по-детски чувствителен и чуток ко всему прекрасному. Песня растрогала его, разбередила душу, напомнила про нелегкие последние годы жизни, про то, что и у него сейчас, как и у казака из песни, что захворал в заснеженной степи, никого не осталось, кроме друзей, с которыми он делил хлеб и соль. И когда рассыпался серебристым перезвоном последний аккорд кобзы, он еле слышно прошептал:
- Боже, какие чары! Дьявольские чары! Ваша песня, панове, то есть высшее проявление вашего духа, вашей поэтической натуры!
Семен Гурко с удивлением посмотрел на поляка.
- Ты правильно мыслишь, пан... Однако не все наши соседи, к сожалению, думают так, как ты. Твои земляки, например, паны Синявские, Сапеги, Яблоновские, Собеские, Потоцкие, лезут на Украину, видать, не для того, чтоб услаждать слух нашими звонкоголосыми песнями, а чтобы набить свое брюхо нашим хлебом, салом да медом, а карманы - деньгами!
- Только прошу пана не причислять и меня к этой компании! - воскликнул обиженно пан Мартын. - Я, мось-пане, дело другое!
Гурко усмехнулся.
- Похвально слышать это.
Песня захватывала, очаровывала, все слушали ее затаив дыхание.
Спыхальский замер, только из-под прищуренного века скатилась по щеке и повисла на кончике уса одинокая слеза. Несмотря на внешнюю грубоватость и болтливость, пан Мартын был по-детски чувствителен и чуток ко всему прекрасному. Песня растрогала его, разбередила душу, напомнила про нелегкие последние годы жизни, про то, что и у него сейчас, как и у казака из песни, что захворал в заснеженной степи, никого не осталось, кроме друзей, с которыми он делил хлеб и соль. И когда рассыпался серебристым перезвоном последний аккорд кобзы, он еле слышно прошептал:
- Боже, какие чары! Дьявольские чары! Ваша песня, панове, то есть высшее проявление вашего духа, вашей поэтической натуры!
Семен Гурко с удивлением посмотрел на поляка.
- Ты правильно мыслишь, пан... Однако не все наши соседи, к сожалению, думают так, как ты. Твои земляки, например, паны Синявские, Сапеги, Яблоновские, Собеские, Потоцкие, лезут на Украину, видать, не для того, чтоб услаждать слух нашими звонкоголосыми песнями, а чтобы набить свое брюхо нашим хлебом, салом да медом, а карманы - деньгами!
- Только прошу пана не причислять и меня к этой компании! - воскликнул обиженно пан Мартын. - Я, мось-пане, дело другое!
Гурко усмехнулся.
- Похвально слышать это.