JК
Дед Мороз: этапы большого пути. :: Душечкина Е. В.
Страница: 13 из 21<…>когда вышел Дед Мороз <…>, Таня впилась в него глазами и ничего больше не видела <…>. Дома первые слова были: „Ну, бабушка, теперь я сама видела, есть Дед Мороз, пусть никто ничего не говорит, есть, я сама видела!"“ (Фоменко).
После революции эмигранты «увозили» образ Деда Мороза с собой. Он сохранялся в их памяти как одна из вечных ценностей, как «бескорыстно творимое добро» (Парчевский 1936: 6). С тоской вспоминая русское Рождество, «праздник детей, ожидающих бородатого старика с большим мешком игрушек» (Абданк-Коссовский 1960: 22), они забывали о том, что этот старик своим происхождением во многом обязан европейским зимним дарителям. Т. Милютина (1911 г. рожд.) при описании эстонских елок 1930-х гг. заметила, что «ни разу там не видела обычного Деда Мороза» (Милютина 1997: 109); для нее «обычный Дед-Мороз» – тот, к которому она привыкла в своем «русском» детстве.
В первые годы после Октября отношение новой власти к елке и Деду Морозу было вполне лояльным. Но когда в 1927 г. началась антирелигиозная кампания, одной из задач которой было уничтожение старых и утверждение новых праздников, елка и Дед Мороз превратились в «религиозные пережитки» и в одну из форм «антинародной деятельности капиталистов» (Инцертов 1928: 28). XVI партийная конференция (1929), утвердив «новый режим работы», ввела пятидневку, в результате чего день Рождества стал обычным рабочим днем. Превращенные в «религиозный хлам» Рождество, елка и Дед Мороз оказались в одном смысловом ряду: «Ребят обманывают, что подарки им принес дед-мороз.
После революции эмигранты «увозили» образ Деда Мороза с собой. Он сохранялся в их памяти как одна из вечных ценностей, как «бескорыстно творимое добро» (Парчевский 1936: 6). С тоской вспоминая русское Рождество, «праздник детей, ожидающих бородатого старика с большим мешком игрушек» (Абданк-Коссовский 1960: 22), они забывали о том, что этот старик своим происхождением во многом обязан европейским зимним дарителям. Т. Милютина (1911 г. рожд.) при описании эстонских елок 1930-х гг. заметила, что «ни разу там не видела обычного Деда Мороза» (Милютина 1997: 109); для нее «обычный Дед-Мороз» – тот, к которому она привыкла в своем «русском» детстве.
В первые годы после Октября отношение новой власти к елке и Деду Морозу было вполне лояльным. Но когда в 1927 г. началась антирелигиозная кампания, одной из задач которой было уничтожение старых и утверждение новых праздников, елка и Дед Мороз превратились в «религиозные пережитки» и в одну из форм «антинародной деятельности капиталистов» (Инцертов 1928: 28). XVI партийная конференция (1929), утвердив «новый режим работы», ввела пятидневку, в результате чего день Рождества стал обычным рабочим днем. Превращенные в «религиозный хлам» Рождество, елка и Дед Мороз оказались в одном смысловом ряду: «Ребят обманывают, что подарки им принес дед-мороз.