JК
Емельян Пугачев (Книга 1) :: Шишков Вячеслав
Страница: 89 из 180Невзирая на поздний час, кой-где зажгли иллюминацию, всюду бродили веселые толпы с бумажными разноцветными фонариками, пели песни, приплясывали, целовались, воинственно кричали:
- Да здравствует великий, непобедимый Фридрих!
6
А несчастный Фридрих спасался тем временем в разгромленной деревушке Этшер. Он лежал на скамье в какой-то разбитой, без дверей и без окон, хибарке. В головах седло, вместо пуховика - пук соломы, король по самый подбородок укрыт красной, простреленной в трех местах епанчой.
Лунный свет падал на его лицо. Лица, впрочем, не было: были огромные воспаленные глаза и длинный нос. В стороне два адъютанта и один гренадер на карауле у входа. А за избой - руины, пустыни, безмолвие.
- Русские, русские... проклятые русские... - скрежеща зубами, бормочет Фридрих, он хочет закрыть глаза и не может. - Яду мне. Неужели у вас не найдется яду? - Он впадает в забытье, в его мозгу кошмары, он бредит: - Шляпу, шляпу... Где шляпа?
Адъютант шепчет товарищу:
- Надо бы его величеству кровь пустить. Но нет доктора.
- Кровь пущена всей королевской армии, - с печальной иронией, шепотом отвечает другой адъютант, вынимает платок и сморкается.
Вдруг Фридрих вскочил:
- Огня!
Вздрагивая всем телом и ожесточенно вскидывая рыжие брови, он при скудном огарке пишет в Берлин письмо брату Генриху, затем - прусским министрам. Рука с пером прыгает.
"Наши потери, - писал он брату, - очень значительны: из армии в сорок восемь тысяч человек у меня вряд ли осталось три тысячи. Все бежит, и у меня нет больше власти над войском. В Берлине хорошо сделают, если подумают о своей безопасности. Жестокое несчастье, я его не переживу.
- Да здравствует великий, непобедимый Фридрих!
6
А несчастный Фридрих спасался тем временем в разгромленной деревушке Этшер. Он лежал на скамье в какой-то разбитой, без дверей и без окон, хибарке. В головах седло, вместо пуховика - пук соломы, король по самый подбородок укрыт красной, простреленной в трех местах епанчой.
Лунный свет падал на его лицо. Лица, впрочем, не было: были огромные воспаленные глаза и длинный нос. В стороне два адъютанта и один гренадер на карауле у входа. А за избой - руины, пустыни, безмолвие.
- Русские, русские... проклятые русские... - скрежеща зубами, бормочет Фридрих, он хочет закрыть глаза и не может. - Яду мне. Неужели у вас не найдется яду? - Он впадает в забытье, в его мозгу кошмары, он бредит: - Шляпу, шляпу... Где шляпа?
Адъютант шепчет товарищу:
- Надо бы его величеству кровь пустить. Но нет доктора.
- Кровь пущена всей королевской армии, - с печальной иронией, шепотом отвечает другой адъютант, вынимает платок и сморкается.
Вдруг Фридрих вскочил:
- Огня!
Вздрагивая всем телом и ожесточенно вскидывая рыжие брови, он при скудном огарке пишет в Берлин письмо брату Генриху, затем - прусским министрам. Рука с пером прыгает.
"Наши потери, - писал он брату, - очень значительны: из армии в сорок восемь тысяч человек у меня вряд ли осталось три тысячи. Все бежит, и у меня нет больше власти над войском. В Берлине хорошо сделают, если подумают о своей безопасности. Жестокое несчастье, я его не переживу.