JК
Город мелодичных колокольчиков (Великий Моурави - 6) :: Антоновская Анна Арнольдовна
Страница: 150 из 1001- Не по разуму усердные приставы! Они, окаянные, надломили крепкую натуру Никитичей, да не мою, дубовую. Молнии метал я, как иглы, и незримые оковы, как бечеву, рвал. Ксюша смирилась легче, ибо чистоту блюла. А я?! От себя не таю: любил утеху и... на чужих горлиц заглядывался куда как нежно... Всего было, и помногу... Бог милостив, все простил..."
Похвально сказано в "Новом Летописце" про пострижение Федора Никитича, кратко, но сильно: "Он же, государь, неволею бысть пострижен, да волею и с радостию велией и чистым сердцем ангельский образ восприя и живяше в монастыре в посте и молитве". А старцы Антониево-Сийского монастыря жаловались московскому приставу, что Филарет "лает их и бить хочет". Вот те и сердцем ангельский!
Был опальным, стал патриархом. А мир по-прежнему его приманивал. И теперь словно ветер проник в опочивальню и вновь донес лихие песни, а с ними буйный шум "псовой охоты". Вот, слившись с неукротимым конем, несется он, боярин, в щегольском кафтане на Погонно-Лосином острове в догон за лосем. "Улю-лю! Улю-лю! Ату его! Ату-у-у!!" И внезапно! "У-у-у-у" - донесло из-за угла эхо. Филарет махнул рукой: "Стало быть, опять кричал? - Стремительно подошел к лампаде. Лик вседержителя был непроницаем. - Надо наказать, чтобы на новом клобуке передали в воскрылиях крепнущую власть патриарха, на одном и другом пусть сверкают по четыре золотых дробницы с изображениями на них чернью святых, а херувим и обнизь да ублажат взор жемчугом". А в голову назойливо лезли воспоминания о мирском житье.
Похвально сказано в "Новом Летописце" про пострижение Федора Никитича, кратко, но сильно: "Он же, государь, неволею бысть пострижен, да волею и с радостию велией и чистым сердцем ангельский образ восприя и живяше в монастыре в посте и молитве". А старцы Антониево-Сийского монастыря жаловались московскому приставу, что Филарет "лает их и бить хочет". Вот те и сердцем ангельский!
Был опальным, стал патриархом. А мир по-прежнему его приманивал. И теперь словно ветер проник в опочивальню и вновь донес лихие песни, а с ними буйный шум "псовой охоты". Вот, слившись с неукротимым конем, несется он, боярин, в щегольском кафтане на Погонно-Лосином острове в догон за лосем. "Улю-лю! Улю-лю! Ату его! Ату-у-у!!" И внезапно! "У-у-у-у" - донесло из-за угла эхо. Филарет махнул рукой: "Стало быть, опять кричал? - Стремительно подошел к лампаде. Лик вседержителя был непроницаем. - Надо наказать, чтобы на новом клобуке передали в воскрылиях крепнущую власть патриарха, на одном и другом пусть сверкают по четыре золотых дробницы с изображениями на них чернью святых, а херувим и обнизь да ублажат взор жемчугом". А в голову назойливо лезли воспоминания о мирском житье.