JК
Из Внутреннего опыта :: Батай Жорж
Страница: 21 из 27- отбрасывает вопрос Батая: почему надо, чтобы было то, что я знаю?
Однако - вернемся к тексту Деррида, точнее, к тем его фрагментам составленным из штрихов Батая к трагическому портрету Гегеля - которые либо предусмотрительно были выведены им в подстрочные примечания, в маргиналии, либо дезавуированы утверждением, что вся драма имеет прежде всего текстуальный характер , так что деструктивистский разбор соответствий дискурса Батая дискурсу Гегеля мог свободно разворачиваться в разряженном пространстве структурного анализа, полностью очищенном отэкзистенциально-трагического пафоса лицедейства Батая: Можно было бы инсценировать также, но мы не будем делать этого здесь, всю историю соответствий Батая различным фигурам Гегеля: того Гегеля, что взял на себя абсолютную разорванность (Hegel, la mort et le sacrifice//Deucalion, 5), того, что подумал, что сходит с ума ( De l existentialisme an primat de l economie //Critique. N 19. 1947). Странно заметить сегодня то, чего не мог знать Кьеркегор: что Гегель до абсолютной идеи познал отказ от субъективности. В принципе, можно было бы вообразить, что в этом отказе подразумевалась концептуальная оппозиция; совсем наоборот. Но факт этот выведен не из философского текста, а из письма к другу, которому он признается, что в течение двух лет думал, что сходит с ума... В некотором смысле эта мимолетная фраза Гегеля обладает такой силой, какой нет во всем протяжном стоне Кьеркегора. Она отнюдь не в меньшей степени, чем этот протяжный стон, дана в существовании - которое трепещет в исступлении... ), того, что между Вольфом и Контом, между тьмой профессоров на этой деревенской свадьбе , которой стала философия, не задается больше ни единым вопросом, тогда как Кьеркегор в одиночку до болей в голове вопрошает ( Le Petit ) того, что к концу своей жизни не ставил больше проблем , твердил свои курсы и играл в карты ; портрету старого Гегеля , перед которым при чтении Феноменологии духа нельзя отделаться от впечатления леденящей завершенности ( De L existencialisme... ).
Однако - вернемся к тексту Деррида, точнее, к тем его фрагментам составленным из штрихов Батая к трагическому портрету Гегеля - которые либо предусмотрительно были выведены им в подстрочные примечания, в маргиналии, либо дезавуированы утверждением, что вся драма имеет прежде всего текстуальный характер , так что деструктивистский разбор соответствий дискурса Батая дискурсу Гегеля мог свободно разворачиваться в разряженном пространстве структурного анализа, полностью очищенном отэкзистенциально-трагического пафоса лицедейства Батая: Можно было бы инсценировать также, но мы не будем делать этого здесь, всю историю соответствий Батая различным фигурам Гегеля: того Гегеля, что взял на себя абсолютную разорванность (Hegel, la mort et le sacrifice//Deucalion, 5), того, что подумал, что сходит с ума ( De l existentialisme an primat de l economie //Critique. N 19. 1947). Странно заметить сегодня то, чего не мог знать Кьеркегор: что Гегель до абсолютной идеи познал отказ от субъективности. В принципе, можно было бы вообразить, что в этом отказе подразумевалась концептуальная оппозиция; совсем наоборот. Но факт этот выведен не из философского текста, а из письма к другу, которому он признается, что в течение двух лет думал, что сходит с ума... В некотором смысле эта мимолетная фраза Гегеля обладает такой силой, какой нет во всем протяжном стоне Кьеркегора. Она отнюдь не в меньшей степени, чем этот протяжный стон, дана в существовании - которое трепещет в исступлении... ), того, что между Вольфом и Контом, между тьмой профессоров на этой деревенской свадьбе , которой стала философия, не задается больше ни единым вопросом, тогда как Кьеркегор в одиночку до болей в голове вопрошает ( Le Petit ) того, что к концу своей жизни не ставил больше проблем , твердил свои курсы и играл в карты ; портрету старого Гегеля , перед которым при чтении Феноменологии духа нельзя отделаться от впечатления леденящей завершенности ( De L existencialisme... ).