JК
Кладбищенские истории :: Чхартишвили Григорий Шалвович
Страница: 35 из 40Скажи только, сокол мой ясный, любил ли ты меня хоть сколько? Раз пришел ко мне, бабе злой и безумной, пускай через двести лет, так, может, любил?
И понял тут капитан, что ничего худого она ему не сделает. Да и вообще, часы уже начали бить полночь – сейчас привидение исчезнет. Вон оно уж поплыло, заструилось кверху.
Вполне можно было послать старушку на любое количество букв, тем более что всю ключевую информацию Николай от нее уже добыл. Но чего-то жалко ему ее стало, недоделанную.
– Конечно, любил, какой вопрос, – буркнул Чухчев и, не дожидаясь, пока Салтычиха просочится через потолок, двинул к выходу – не терпелось поскорей взяться за дело.
– Любил?! Люби-ил? – шелестел за его спиной прерывающийся голос. – Ах, счастье-то какое! Ах, горе-то какое! Ах я, кромешница, ах зверища кровавая! Что ж я с вами, девоньки бедные, понаделала? За что мучила, за что смертью извела? Нету мне прощенья!
Под эти завывания Чухчев и выскочил из подклета – как раз на последнем ударе часов.
Час спустя, с бешено бьющимся сердцем, он медленно шел вдоль серой стены массивного здания, выходящего одной своей стороной на улицу Лубянку, другой на Кузнецкий мост.
Висящая над входом камера подозрительно повернулась в сторону ночного пешехода, но, разглядев милицейскую форму, быстро потеряла интерес. Правильно все-таки Николай выбрал профессию.
«…Тридцать два, тридцать три, тридцать четыре, тридцать пять», – досчитал капитан, остановился и сделал четкий поворот налево.
Сомнений в том, что стена раздвинется и земля расступится, у него не было.
И понял тут капитан, что ничего худого она ему не сделает. Да и вообще, часы уже начали бить полночь – сейчас привидение исчезнет. Вон оно уж поплыло, заструилось кверху.
Вполне можно было послать старушку на любое количество букв, тем более что всю ключевую информацию Николай от нее уже добыл. Но чего-то жалко ему ее стало, недоделанную.
– Конечно, любил, какой вопрос, – буркнул Чухчев и, не дожидаясь, пока Салтычиха просочится через потолок, двинул к выходу – не терпелось поскорей взяться за дело.
– Любил?! Люби-ил? – шелестел за его спиной прерывающийся голос. – Ах, счастье-то какое! Ах, горе-то какое! Ах я, кромешница, ах зверища кровавая! Что ж я с вами, девоньки бедные, понаделала? За что мучила, за что смертью извела? Нету мне прощенья!
Под эти завывания Чухчев и выскочил из подклета – как раз на последнем ударе часов.
Час спустя, с бешено бьющимся сердцем, он медленно шел вдоль серой стены массивного здания, выходящего одной своей стороной на улицу Лубянку, другой на Кузнецкий мост.
Висящая над входом камера подозрительно повернулась в сторону ночного пешехода, но, разглядев милицейскую форму, быстро потеряла интерес. Правильно все-таки Николай выбрал профессию.
«…Тридцать два, тридцать три, тридцать четыре, тридцать пять», – досчитал капитан, остановился и сделал четкий поворот налево.
Сомнений в том, что стена раздвинется и земля расступится, у него не было.