Критическая Масса, 2006, - 3   ::   Журнал

Заметим, что шестое, центральное стихотворение в части, написанной Еленой Шварц, характерным образом, единственное из “Римской тетради”, не имеет названия и при этом ритмически и образно напоминает о цикле “Кинфия”:

Рим как будто варвар-гладиатор

Цепь накинул на меня стальную,

И уже готов был и прикончить,

Я уже готова умереть.

Только публика того не захотела

(Та, которая всегда нас видит)

Многие из плебса и сената

Вскинули тотчас большие пальцы,

Гибели моей не захотели.

Ну и я пошла себе качаясь,

Превращаясь в самолетную снежинку,

На родной свой город опускаясь,

В северное страшное сиянье.

Та, “изначальная”, “Кинфия” была написана в России — о Риме, и была в чем-то “побегом в Рим” из северной державы, где, казалось, “суждено и жить, и умереть”. В этом стихотворении прочерчивается обратное движение: из Рима — в Россию, к “северному страшному сиянью”. Раскачивающийся маятник: между воображением и реальностью, между “поэзией и правдой”.

Книга “Рим лежит где-то в России” построена как сложный резонатор, в котором звук длится и… расслаивается, обнажая присутствие внутри авторской речи чужих голосов. В “Элегии Томасу Венцлове” Бродский писал:

Только звук отделяться способен от тел,

вроде призрака, Томас.

Сиротство

звука, Томас, есть речь!

Оттолкнув абажур,

глядя прямо перед собою,

видишь воздух:

анфас

сонмы тех,

кто губою

наследил в нем

до нас.

“Рим…” Шварц и Мартыновой — преднамеренная демонстрация этих особенностей “акустики поэтической речи”.