Мятеж   ::   Фурманов Дмитрий Андреевич

Иван Карпыч слушал сосредоточенно, не поддакивая, не кивая головой, никак не проявлял своего сочувствия, восхищения или горечи - вообще не обнаруживал своих внутренних переживаний в связи с тем, что слышалтеперь от меня. От стола мы уже давно перебрались с ним на крыльцо и сидели на ступеньках. Остальная публика разбрелась кто куда, нас оставили вдвоем. Спускалась в горы весенняя тихая ночь. Все темней высокое чистое небо, все более расплывчаты и широки далекие остроконечные хребты, все ближе горные подножья - они идут, подступают вплотную, и в густом вечернем сумраке кажется, будто придвинулись они под самую белую мазанку. Какие-то шорохи, чуть уловимые звуки - и писк, и свист, и глухое гуденье - доносились с гор. Но этот горный сумеречный говор не нарушал величественной тишины, что остановилась над горами. Здесь, в сплошных массивах, среди гигантских скал в такую тихую ночь чувствуешь себя необыкновенно: переполняешься новым, неведомым доселе настроением, полон новыми неясными мыслями, весь глубоко взволнован, и восхищен, и полон радостных, торжественных чувств.

- Ну, Иван Карпыч, и красота же здесь, - не удержался я, сбиваясь снова с разговора.

- Неплохо, - промолвил он совершенно равнодушно. - А что этот самый Крым - не тово? - добавил он тем же спокойным тоном.

- Чего?

- А не опасно? Баню нам не дадут?

И мне показалось, что под усами у него скользнула улыбка.

- Не должно, - говорю ему твердо и уверенно. - Какая баня: вон Деникин до самого Орла дошел, а где он?

- Ну, а где он? - переспросил и Иван Карпыч.

- Да где, - кажется, теперь тоже в Крыму, а может, уж и в Лондон уехал.