Моя жизнь   ::   Троцкий Лев Давидович

На следующем уроке Яблоновский, тоже один из ревностных сочинителей, спросил Гамова в упор: чем объясняется, что нам не удается узнать судьбу наших письменных работ, и что с ними, собственно, происходит? Гамов его резко оборвал. Яблоновский не сдался. Сдвинув свои и без того сросшиеся брови, он стал нервно дергать верхнюю доску парты и, повысив голос, повторял, что так работать нельзя. "Я предлагаю вам замолчать и сесть", - ответил Гамов. Но Яблоновский не садился и не умолкал. "Потрудитесь выйти из класса", - кричал на него Гамов. Отношения с Яблоновским у меня были давно испорчены. История с Бюрнандом во втором классе сделала меня осторожнее. Но тут я почувствовал, что молчать нельзя. "Антон Михайлович, - заявил я, - Яблоновский прав, мы все его поддерживаем..." - "Правильно", - послышались голоса. Гамов сперва растерялся, а потом рассвирепел. "Что это такое? - кричал он не своим голосом, - я сам знаю, когда и что нужно делать... Вы мне не указ. Вы нарушаете порядок..." Мы попали в его больное место.

- Мы хотим видеть свои сочинения, и только, - поднялся третий.

Гамов был вне себя. "Яблоновский, ступайте вон из класса". Яблоновский не двигался с места. "Да иди, иди, чего тебе", - подсказывали ему шепотом с разных концов. Передергивая плечами, вращая белками на смуглом лице и стуча башмаками, Яблоновский вышел из класса, изо всех сил хлопнув дверью. В начале следующего часа в класс неслышно въехал на своих резиновых подошвах Каминский. Это не предвещало ничего хорошего. Воцарилась тишина.