Ну, будет началить тебя, довольно... Долго ль у нас прогостишь?
- Не знаю, как вам сказать, матушка.- отвечал Самоквасов.- Признаться, долго-то заживаться мне некогда, в Казань дела призывают.
- Лучше бы вам миролюбно как-нибудь с дядей-то покончить,- думчиво промолвила Манефа.- Что хорошего под иноверный суд идти? Выбрать бы обоим кого-нибудь из наших христиан и положиться бы во всем на его решенье. Дело-то было бы гораздо праведнее.
- Самому мне, матушка, так хотелось сделать, да что же я могу?- сказал Самоквасов.-- Дядя никаких моих слов не принимает. Одно себе заладил: "Не дам ни гроша" - и не внимает ничьим советам, ничьих разговоров не слушает...
- Сам-от ты говорил с ним? -- помолчавши маленько, спросила Манефа.
- На глаза не пущает меня,- ответил Петр Степаныч.- Признаться, оттого больше и уехал я из Казани; в тягость стало жить в одном с ним дому... А на квартиру съехать, роду нашему будет зазорно. Оттого странствую - в Петербурге пожил, в Москве погостил, у Макарья, теперь вот ваши места посетить вздумал.
- Злобность и вражда ближних господу противны,- учительно сказала Манефа.Устами царя Давыда он вещает: "Се что добро иль что красно, но еже жити братии вкупе". Очень-то дяде не противься: "Пред лицом седого восстани и почти лицо старче..." Он ведь тебе кровный, дядя родной. Что-нибудь попусти, в чем-нибудь уступи.
- На все я был согласен, матушка, на все,- молвил на те слова Самоквасов.Все, что мог, уступал, чужие дивились даже...