Необыкновенное лето (Трилогия - 2)   ::   Федин Константин

- Понять происходящее, - рассуждал Пастухов, - мне мешает особенность моего склада. Не то чтобы ум короток. А впечатлительность излишне велика. Это - трагедия. Трагедия художника. А я, должен вам сказать, художник. Чтобы быть художником, надо обладать острейшей впечатлительностью, иначе не увидишь мира. Но чем острее впечатлительность, тем больше страданий, потому что художник видит горе мира всего в каком-нибудь единичном явлении и не в силах отвратить от этого явления свой взор. Не вообще горе мира, как понятие, - вы понимаете меня? - а в живом человеке, который страдает. Ну, вот я вижу вас, - понимаете? Не вообще человека, а вас, вот в этом вашем побеге, о котором вы рассказали, вот в этой вашей гимнастерочке с нарукавной тряпкой пленного, в которую вы зашили темляк. И вы мне заслонили все, весь мир, то есть в данный момент, - понимаете? - в данный момент я ничего не вижу, кроме вас. Вы для меня - мир. И я не могу уже рассуждать понятиями, не могу говорить вообще, не могу ответить вам, что будет вообще. Пожалуй, только могу сказать - что будет с вами. Вам будет плохо, мне кажется - вам будет очень плохо.

Дибич немного отшатнулся, закрыл лицо, и было видно, как дрожала его рука, стукаясь локтем о колено.

- Ну, Саша! Что ты за ужасная пифия! - вспыхнула Ася. - Не верьте, пожалуйста, ему, я вас прошу. Он никогда не умел предсказывать...

Было похоже, что Дибич заплачет: он подергивался, почти содрогался, и все хотел отнять руку от лица, и все не мог.