Первые радости (Трилогия - 1)   ::   Федин Константин

Юриспруденты! Дочь Меркурия Авдеевича фланировала по улицам с кавалером! Да-с, другого слова Меркурию Авдеевичу не подвернулось и не могло подвернуться, и он ответил с негодованием:

- Я не позволю, господа, извините, не позволю фланировать!

С этим словом он выбросился, - не вышел и не выбежал, а выбросился вон, схватив котелок и трость и только, на бегу пригибаясь, отдавая поклон:

- Имею честь... господа!

Пастухов живо поднялся и шагнул к окну. Он увидел, как Мешков распахнул калитку и как она захлопнулась, звякнув припрыгнувшей щеколдой.

- Вот с кого надо писать! - быстро сказал он, грубо проводя ладонью по лицу, как будто утираясь после охлаждающего умыванья.

- Так это же не фантазия, а сама жизнь! - воскликнул Цветухин.

Пастухов чиркнул спичкой, швырнул ее в угол, не закурив, повел взглядом на мутный потолок и стены, не видя ничего, а словно удаляясь за пределы низкой комнаты.

- Все равно, - проговорил он умиротворенно. - Пыль впечатлений слежалась в камень. Художнику кажется, что он волен высечь из камня то, что хочет. Он высекает только жизнь. Фантазия - это плод наблюдений.

- Значит, галахи пригодятся, согласен?

- Годится все, что нравится публике.

- А искусство, Александр?

- Сначала - публика, потом - искусство.

- Александр! Ах, Александр!

Пастухов произнес, как снисходительный наставник:

- Егор, милый, я тебя люблю! Ты чудесный провинциал!.. Но пойми: потакать требуется публике. И ты ведь только потакаешь ей своими галахами... Понял?

- Очень даже, - сказал пьяненький Мефодий, - безусловно, разумеется, даже...