Посол Урус-Шайтана (Тетралогия - 1)   ::   Малик Владимир

Вон и Сечь видно!

- Что ты мелешь? Как это - Сечь? Где?

- Да перед нами же!

- Правда?

Старик остановился и вытянул вперед голову на тонкой морщинистой шее, уставив в синий морозный простор глубокие черные провалы вместо глаз. Из них текли слезы.

В лицо повеяло ветром.

Старик вдруг тяжело задышал и больно вцепился костлявыми пальцами в плечо поводыря. Потом опустился на колени, сбросил кудлатую овечью шапку и склонил пепельно-седую голову в низком поклоне. Из груди вырвался не то стон, не то плач. Вскоре паренек услышал неразборчивое бормотание: старик, наверно, молился.

- Ну пошли же, деда! Не то и замерзнем тут, на этой горке... Насквозь же продувает! - начал упрашивать паренек, втягивая голову в потертый воротник старой сермяги. - Нашел где молиться... Чай, не в церкви!

Но старик словно не услышал этих слов. Вытер полою заплаканное лицо, встал и несколько раз вдохнул воздух, будто пробовал его вкус.

- И вправду Сечь! - промолвил глухо. - Пахнет дымом из кузни... Горячей окалиной несет... Кузнецы небось передержали железо в горне... И еще печеным хлебом... Слышишь, Яцько?

Яцько промолчал: он ничего не слышал. Только насмешливо покрутил головой: и придумает же такое старый! Окалина... Печеный хлеб... Да до Сечи целых пять верст еще! Намахаешься клюкой... Надышишься в закоченевшие руки... Если бы рукавицы какие-никакие, то терпел бы как-нибудь. А так хоть плачь! Кончики пальцев так замерзли - болят, как отрубленные... А вокруг голая степь. Ветерок небольшой, но до костей пронизывает.

- Ну, что ж ты молчишь? - рассердился старик. - Или, может, обманул меня, разбойник, что Сечь уже видно? А? Посмеялся над слепым?

- Охота была, - буркнул Яцько.