JК
Повесть о суровом друге :: Жариков Леонид Михайлович
Страница: 339 из 339Васька занимал только половину грубого, неоструганного гроба и лежал как живой. Высокий лоб его, как всегда, был нахмурен. Теплый степной ветерок тихо шевелил его белые волосы, клином спадавшие на лоб.
Слезы сами собой лились и лились по моим щекам. Я смотрел на побелевшее, но такое родное хмурое лицо, на упрямо сжатые губы и вдруг подумал: сейчас он откроет глаза и спросит: "Ты думаешь, я помру?"
Я повернулся и убежал, чтобы не видеть, как будут его хоронить...
Так умер Васька, мой суровый и нежный друг, и последняя ночь его жизни была последней ночью моего детства.
Степь... степь...
Такая загадочная и простая, далекая и родная, полынная шахтерская степь.
Много лет я не видел ее, но запах ладана и чабреца, красные брызги мака и трель невидимых жаворонков и теперь ярко встают передо мной, как только я закрою глаза.
Детство. Знойная донецкая степь - родина горькой полыни.
Детство. Розовый дым заводских кочегарок, кривые землянки, мелкая речка Кальмиус и степь, степь без предела....
Москва, 1937, 1950 - 1953
Слезы сами собой лились и лились по моим щекам. Я смотрел на побелевшее, но такое родное хмурое лицо, на упрямо сжатые губы и вдруг подумал: сейчас он откроет глаза и спросит: "Ты думаешь, я помру?"
Я повернулся и убежал, чтобы не видеть, как будут его хоронить...
Так умер Васька, мой суровый и нежный друг, и последняя ночь его жизни была последней ночью моего детства.
Степь... степь...
Такая загадочная и простая, далекая и родная, полынная шахтерская степь.
Много лет я не видел ее, но запах ладана и чабреца, красные брызги мака и трель невидимых жаворонков и теперь ярко встают передо мной, как только я закрою глаза.
Детство. Знойная донецкая степь - родина горькой полыни.
Детство. Розовый дым заводских кочегарок, кривые землянки, мелкая речка Кальмиус и степь, степь без предела....
Москва, 1937, 1950 - 1953