Природа начала (Слово о слове)   ::   Елизаров Евгений

Вдумаемся, есть ли вообще хотя бы одна нравственная норма, однозначная формулировка которой обладала бы необходимой степенью конкретности, для того чтобы служить прямым указанием на должный образ действий? А впрочем, какие вообще нравственные нормы нам известны? Шесть заповедей, восходящих ко второй скрижали Моисеевой (заповеди первой в нашем, атеистическом, обществе вообще всерьез не принимаются) - да ведь и те далеко не каждый может перечислить. Но даже известные нам, несмотря на всю свою безаппеляционность, бесконечно далеки от конкретности. Вот, к примеру "не убий" - как понимать этот абсолют? Все ли действительно ясно в нем? Все? Но вспомним знаменитую главу из "Братьев Карамазовых", ту самую, где Иван Федорович рассказывает Алеше о затравленном собаками мальчике. "Расстрелять!" - вырывается у послушника. Пусть непроизвольно, пусть в порыве возмущенного чувства, но ведь вырывается. Казалось бы, здесь свершается невозможное, ибо - пусть даже вызванное мгновенным помешательством - требование смерти и для самого страшного преступника вещь абсолютно недопустимая для человека, посвятившего себя Богу. Словом, Алеша совершает прямое преступление против формально понятого нравственного принципа. Но заметим, никто не может упрекнуть его - и не упрекает. И дело здесь вовсе не в том, что все в этой сцене ограничивается лишь неосторожно вырвавшимся словом. В отличие от морали, в сфере нравственного преступление словом, помыслом и преступление делом однопорядковы. "Не прелюбодействуй" - гласит ветхозаветный абсолют, но вот: "Кто смотрел на женщину с вожделением, уже прелюбодействовал с нею в сердце своем". И совсем не случайно, что наказание, в конечном счете обрушивающееся на Ивана Карамазова, столь же страшно, как и то, которое настигает Павла Смердякова.