Сильнее смерти   ::   Ворожейкин Арсений Васильевич

Ничего кроме исписанного родным почерком тетрадного листа, я больше не видел. Я будто был у себя дома и разговаривал с женой мамой и братом. Пожалуй впервые я всей душой ощутил, что Родина начинается с семьи. Семья — личный тыл для каждого солдата-фронтовика. И как приятно, что в твоем тылу все в порядке! Не понятно только, почему письма на фронт не снабжаются особым литером: «Весьма срочно и быстро», а то сегодня написал, а ответа жди месяцами.

А жизнь на аэродроме шла своим чередом. Васильев осматривает капоты, мотор. Мастер по вооружению, взглянув на пулеметы, не сделавшие ни одного выстрела, пошел осматривать другой самолет. Шинкаренко, который видел, как приятно взволновало меня письмо, стоял неподвижно у самолета и смотрел в степную даль, может быть, вспоминая свои Скоморохи под Житомиром. Я упрятал письмо в нагрудный карман гимнастерки, и мы с Женей пошли на командный пункт докладывать о разведке.

* * *



После обеда летчики лежали на свежем сене. Рядом телефонный аппарат. От слабого ветерка перешептывались желтеющие травы. Высоко в небе парили два орла, а за ними, обучаясь у родителей, уступом шли два орленка.

— Как думает комиссар, — спросил Гринев, глядя в небо, — когда мы покончим с самураями?

— Я готов хоть сегодня. А ты как думаешь?

— Я полагаю… — растягивая слова начал Гринев, но не кончил. — Расскажи-ка, что женушка пишет?

Обычно фронтовики в минуты ожидания боя больше говорят о родных, любимых, чем о войне.