Страсти (Роксолана, Книга 2)   ::   Загребельный Павел

- А может, человек смеется и поет только тогда, когда есть преграды и запреты? Хочешь их пересмеять и перепеть, ибо как же иначе устранишь их? Радостью одолеть все злое.

- Я хочу, чтобы у тебя всегда была радость. Чтобы ты воспринимала радость как дар аллаха. И никто не смеет встать у тебя на пути. Ты должна принять венецианского живописца, может, тебе стоит принять и посла Пресветлой Республики, пусть увидят, в каком счастье и богатстве ты живешь.

- Баилы пишут об этом уже десять лет. Сколько же их сюда присылала Венеция. И все они одинаковы. Живут сплетнями, как женщины в гареме.

- Ты принадлежишь отныне к миру мужскому, - самодовольно заметил Сулейман.

- Слабое утешение, - горько улыбнулась Роксолана. - В этом суровом мире нет счастья, есть только пустые слова: слава, богатство, положение, власть.

Он нахмурился:

- А величие?

Она вспомнила слова: "И он упал, и падение его было великим", но промолчала. Только удивилась, что султан забыл сослаться на спасительный Коран, как это делал каждый раз.

- Вспомни, как мы принимали польского посла, - сказал Сулейман, - и как он был поражен, увидев тебя рядом со мною на троне, а еще больше когда ты обратилась к нему по-латыни и по-польски.

Роксолана засмеялась, вспомнив, как был обескуражен пан Опалинский.

- Я передал польскому королю письмо, где было сказано: "В каком счастье видел твой посол Опалинский твою сестру, а мою жену, пусть сам тебе скажет..."

- Нет пределов моей благодарности, - прошептала Роксолана.