Святая Русь   ::   Балашов Дмитрий Михайлович

Стучат топоры, а в хоромах Любава заводит высоким голосом обрядовый плач, девки вторят ей:

Охо-хонюшки!

Как в севодняшной божий день,

Да во теперешной святой час,

Да из перевалушки темныя,

Да не из тучи-то грозныя,

Да ишче не громы те грянули,

Да как мои-то ведь корминицы,

Да по рукам-то ударили!

Моя родимая матушка,

Да пожалей меня, мамушка,

Да старопрежней-то жалостью!

Как ростила да холила

Ты свое-то чадо милое!

Отдаешь меня, мамушка,

Ты чужому чуженину!

Я пойду-то на буевце,

Упаду ничью на землю!

Ты откройсе, гробова доска,

Отмахнись, покрывалушко,

Ты родимой мой татушко,

Ты восстань на резвы ноги,

Пожалей чадо милое,

Ты свою-то кровинушку!

Как твое-то чадо милое,

Отдают чужу чуженину,

Увезут в дальню сторону!

– Ну, завели девки! – крутит головою Семен, яро врубаясь в брызжущий желтыми, точно масло, щепками сосновый ствол. – Теперя им на неделю вытья!

Стучат топоры. Причитает Любава, девки подголашивают ей, и первые глядельщики останавливают у ворот:

– Гляди-ко! У Федоровых свадьба! Дочерь никак отдают!



Глава 17



Спокойно умереть Алексию так и не дали. Теряющий силы старый человек, не давши согласия назначить Митяя восприемником своим, в конце концов «умолен быв и принужден», как гласил летописец, сказал:

– Аз не доволен благословити его, но оже дасть ему Бог и святая Богородица и преосвященный патриарх и вселенский собор.

Ничего большего Дмитрий так и не добился от Алексия. Поставленье Митяя, таким образом, отлагалось до соборного решения Константинопольской патриархии.

Слухи ползли, что умирающий Алексий передал свой перстень и посох Михаилу-Митяю, тем самым все-таки, благословивши князева возлюбленника.

Многие верили. Москва глухо роптала. На митрополичьем дворе ежеден собирались толпы народа. У дверей владычного покоя караулили виднейшие игумены и архимандриты московских и переяславских монастырей, свирепо или укоризненно поглядывая друг на друга.

Леонтий, упорно не отходивший от постели Алексия, все с большим и большим трудом проникал во владычный покой. Здесь была тишина, особенно пронзительная после ропота, броженья и гула, окружавших дворец.