Вознесение (Роксолана, Книга 1)   ::   Загребельный Павел

Не знал одиночества, не имел для него времени, но порой остро ощущал в себе какую-то неизъяснимую тоску, и лишь погодя открывалось: это тоска по одиночеству. Жаждем того, чего лишены.

- Ладно, - махнул он устало. - Сегодня уходи. Позову тебя потом.

- Куда же мне? - удивляя его еще больше, спросила девушка. - Опять туда - есть и спать?

В ней и в самом деле было что-то не такое, как в других людях.

- А чего бы ты хотела?

- Науки.

- Может, ты забыла, кто ты?

- Рабыня. Но дорогая.

- Ты все знаешь!

- Если бы все, не хотела бы учиться.

- Тебя ведь учат петь и танцевать?

- Умею и без того. Могу спеть тебе, как меня покупали. Послушай-ка. Она уселась на ковре, свернулась клубочком, чуть прикасаясь пальчиками к толстой арабской книге, глубоким тоскующим голосом затянула: - "За самое Настасю девять тысяч. За стан гибкий десять тысяч. За белое лицо одиннадцать. За белую шею двенадцать. За синие очи да длинные ресницы тринадцать. За тонкие брови четырнадцать. За косу золотую пятнадцать..."

Вскочила на ноги, побежала к двери.

- Вот тебе песня. Хватит с тебя?

- Уходи. Дай мне время подумать.

Она еще не верила.

- Вот так и уйти? Я ведь рабыня.

- Иди, иди. Я еще тебя позову.

- Мало радости!

Она вышла от него, смеясь, но он не хотел слышать ее смеха, хотел думать.

А о чем думать - не знал. Посоветоваться? О женщине не советуются. Против нее разве что берут свидетелей, когда женщина учинит мерзость. "А те из ваших женщин, которые совершат мерзость, - возьмите в свидетели против них четырех из вас.