Сармат. Любовник войны   ::   Звягинцев Александр

В его сузившихся глазах полыхнула злость, и он запел, чеканя слова:

Вам вовек не дождаться возврата

Наших грешных, погубленных душ —

Им блуждать и блуждать под Гератом,

За афганским хребтом Гиндукуш!

Генералам на грудь лягут Звезды,

Ну а нам — седина в двадцать лет!

Птица-юность сгорела под Хостом,

И виновных, конечно, в том нет!

— Уж слишком они себе позволяют! — вскинулся Николай Степанович и ястребом посмотрел на стушевавшегося военврача.

А сержант, прикрыв глаза, словно не было у него больше сил смотреть на тошные лица командиров, продолжил петь с надрывом:

Грохот боя и адская сушь —

У войны лик такой некрасивый!

Белый снег на хребте Гиндукуш —

Опоздавший подарок России!

Исподтишка погрозив раненым кулаком, военврач показал вошедшим на кровать, возле которой приткнулась детская коляска.

— Лейтенант Шальнов, товарищи! — сказал он и вздохнул: — Состояние тяжелое, сделана операция по пересадке кожи...

— У вас здесь госпиталь или детский сад? — перебил его Толмачев, показывая на коляску.

Со шваброй в руках вперед вышла измученная хрупкая женщина.

— Извините, пожалуйста! — покраснев, произнесла она. — У них здесь не хватает нянечек, так что я заодно на общественных началах!.. А их, — показывает она на посапывающих малышей, — деть некуда... Им всего по два месяца, — совсем смутившись, добавила она. — Один мальчик у нас и девочка... Тоже одна... Вот...

— А вы, собственно, кто? — спросил генерал.

— Я?.. Я Лена Шальнова, жена лейтенанта Шальнова.

— Понятно! — улыбнулся Толмачев и наклонился над кроватью: — Лейтенант? Слышь меня, лейтенант? Открой, сынок, глаза, если меня слышишь.

Шальнов открыл затянутые мутной пеленой боли глаза и, мгновенно ослепнув от яркого солнечного света, врывающегося в палату, снова закрыл их.