Сармат. Смерть поправший   ::   Звягинцев Александр

Толпившиеся у церковной паперти празднично одетые люди удивленно расступились перед решительно шагающим монахом, облаченным в желтый халат-дэли. А тот, не доходя до паперти, размашисто, по-православному, троекратно перекрестился, поднял к золотым куполам наполненные слезами глаза и застыл словно в столбняке...

* * *



Из края в край над весенней донской степью торжественно плывет ликующий колокольный звон. Буйная грива хлещет по щекам прижавшегося к конской шее пацаненка. Свежий ветер свистит в его ушах и высекает слезы из глаз. Сминая копытами лазоревый первоцвет, темно-гнедой Чертушка несет его, как на крыльях, к вершине заросшего цветущей сиренью холма, который венчает белая лебедушка-церковь. От стен ее навстречу маленькому всаднику тянутся в белых ситцевых платочках старушки и бегут стайки звонкоголосой станичной ребятни. По шляху мимо синеглазых озерцов, оставшихся от половодья, мимо древнего кургана с каменной скифской бабой, степенно вышагивают к пасхальной вечерне старые, повидавшие лиха на своем веку казаки. Среди них выделяется не утраченными с возрастом могучим ростом и статью дед пацаненка — Платон Григорьевич Сарматов.

— Не шибко гони, бала-а-а! — кричит он, обернувшись на нарастающий конский топот. — Не шибко-о-о!.. Коня загонишь, стервец эдакий!..

А «стервец эдакий» с разбойным свистом, упершись босыми ногами в стремена, проносится мимо бешеным наметом.

— Христос воскресе, деду-у-у-у! — доносится до старика его звонкий ликующий голос.