Ночь игуаны   ::   Уильямс Теннесси

Дедушка, слегка раскачиваясь взад и вперед, сидит на узкой кровати, явно пытаясь вспомнить строфы новой поэмы, которую пишет уже «двадцать с чем-то лет» и которая, он это знает, будет для него последней.

По временам слышится музыка из приморского ресторанчика.

Мэксин. Что, ваше преподобие, готовите проповедь на будущее воскресенье?

Шеннон. Я пишу очень важное письмо, Мэксин. (Прямой намек, чтобы ему не мешали.) Мэксин. Кому, Шеннон?

Шеннон. Декану школы богословия, в Сьюэни.

Мэксин про себя повторяет: «Сьюэни».

И был бы вам очень признателен, дорогая Мэксин, если бы вы еще сегодня послали его с Педро или Панчо в город, чтобы оно могло уйти рано утром.

Мэксин. А мальчики уже удрали в пикапе в ресторан пить холодное пиво и обнимать горячих потаскушек.

Шеннон. Фред умер… и тем лучше для него…

Мэксин. Дитя мое, вы неправильно понимаете мое отношение к Фреду. Мне его очень недостает. Но последнее время мы уже не только не спали вместе, но даже и не разговаривали по-людски. Никаких ссор, никаких недоразумений. Но если за весь день мы перекинемся парой слов – то уже длинный разговор.

Шеннон. Фред знал, когда меня преследовали мои призраки, ему все бывало ясно без слов. Посмотрит и скажет: «Ну что, Шеннон, опять навалилось?»

Мэксин. Ну вот, а со мной только «да» и «нет».

Шеннон. Может быть, он понимал, что вы стали свиньей?

Мэксин. Ха! Вы прекрасно знаете, как мы с Фредом уважали друг друга.