Рассказы о чудесном   ::   Мориц Юнна

Ихкроила, красила и доводила до ослепительного изящества моя прозрачная от голода мать. Я же при ней работала только булькой, наловчась выдергивать инструмент из раскаленных углей, было мне шесть лет. Потом сразу кончились война и эти цветочки. Мы сели в деревянный вагон и поехали домой. Месяц ехали, полмесяца стояли - всюду реки беженцев, все домой текут. Покуда стояли, костры жгли, мы с матерью достали бульки из мешка, цветочков понаделали, выменяли на мятый медный чайник, на целые сандалики, отцу - на махорку, всем - на три кило пшена. Жены снабженцев брали по пять букетиков, мода из Европы докатилась. А дом-то наш тю-тю!.. Другие в нем живут по ордерам, такое вышло историческое свинство. Опять же Высший Разум бессердечен, в том смысле, что не имеет человеческого сердца, и в этом плане он бездушен, ни добр, ни зол, ни порчи тут, ни сглаза, ни проклятья родового, а просто одна действительность другую отменила - и все. За что? Да ни за что. Погода вот такая. Бульки завернули в байку и забыли. Мода на те цветочки отвалила, все поэты их разоблачили: мол, мы - естественные, а вы - искусственные, мы - Божья искра, а вы - дешевка, пошлая поделка, мы - благоухаем, а вы - барахло. Яснее ясного. Против лома нет приема даже в штате Оклахома - такие вот свежие мысли. Шесть лет мне было, а стало шестьдесят, а матери моей - девяносто семь, и она уж меня совсем не узнавала. Держала где-то в памяти сердечной, в поле внутреннего зрения, а внешним зреньем узнавала только старшую дочь, мою сестру.