Симфонии   ::   Белый Андрей

На земле — пусть, о, пусть:

старик, откуда же грусть?

Лилей, старик, скорей пролей.

Мир велик: он возле, а мы на земле.

Странник остался один.

Над ним взмылись легкосвистные стены, но кто-то их оборвал.

Заглянул в могильный колодезь — и вот там ничего не было.

Прошушукал крест, облеченный снежным блеском, фарфором разбитого венка над начертанием чьей-то безвестной могилы:

«Помяни его во царствии Твоем.

Я не воскресший — больной, отуманенный разумом».

Поднял руку.

Засвиставшим проструились серебром метельные его пальцы, и показалось ему, что не живой он — весь сквозной.

Со святыми упокой: он и здесь, и далеко.

Помяни его во царствии Твоем, помяни: во чертоге, Спасе мой, Твоем — золотом — во чертоге золотом помяни!

Воспоем, братия, раскрывая объятия: «Чертог светел».

Пропели: никто не ответил.

К старцу пришла молодая игуменья — заря-зорюшка ясная. И, протягивая руки, сказала: «Солнце закатилось — скатилось».

Да, оно закатилось.

Там, где стояла, склонилась черным клобуком, и над ней протянулась благословляющая старческая десница.

Дал, кряхтя, золотого вина, дал — пролитого в кружку.

Потом его разводил водой: «Выпей, радость моя, — выпей сладость».

И монашка пила и сидела тут, черная с белым лицом. И глаза ее — лазури — уставились на молитвенника, точно небо из облака: «Вот и вчера тут сидела.

И думала об одном.

Что и я была в мире.

Но прошло это время. И вот я тут сижу.

Сижу и думаю об одном».