JК
Собачья жизнь :: Могилевцев Сергей
Страница: 6 из 70Ага, проснулась, не заставила себя долго ждать, сразу же выглянула, как только упомянул я про мерзкие лошадиные морды; явилась – не запылилась, как говорят добрые люди, когда увидят они явление необычное и из ряда вон выходящее; а ведь ты, Антонида, вне всякого сомнения, – явление необычное и из ряда вон выходящее; что, разве не так? не может быть, чтобы я ошибался, ведь это же надо было придумать, – только упомянул я про мерзкие лошадиные морды, которые обитают в этих забытых Богом конюшнях, как ты – раз, два, словно чертик из табакерки, – сразу же и выглянула из окошка; или из стойла, или еще из чего, не знаю уж, как и определить это райское место, этот шалаш под синими небесами, этот вертеп под лазоревым небом, в котором ты, Антонида, проводишь бессонные длинные ночи, высчитывая, как бы на завтрашний день половчее прийти в свой рыбный ряд, и побойчее разложить на прилавке свои вонючие, вздувшиеся от солнца селедки.
А н т о н и д а И л ь и н и ч н а (привычно-равнодушно, зевая). Ах ты, мерзавец!
И о с и ф Ф р а н ц е в и ч (кричит). От твоих селедок, любезная Антонида, провонял уже весь наш великолепный вертеп! Я, законный твой муж и супруг, не могу уже ночью мирно и тихо обнять тебя за тонкую талию, и вынужден ночевать где-то на берегу, на откосе, под сенью лавра и раскидистых миндальных деревьев, потому что вся твоя осиная талия, все твои прелестные тонкие ручки, ножки, и все остальное так провоняло мерзким селедочным духом, что подойти к тебе ближе, чем на километр, я, Антонида, увы, не могу! не могу потому, что воротит меня от твоего застойного рыбьего духа, и вынужден я, вместо того, чтобы честно исполнять свой законный супружеский долг, ночевать у моря в обществе верной лохматой псины, от которой тоже, конечно, попахивает, но не так, как от тебя, любезная Антонида!
А н т о н и д а И л ь и н и ч н а (продолжая зевать). Ах ты, подлец!
И о с и ф Ф р а н ц е в и ч (немного помолчав, нерешительно). Кончила бы ты, что ли, продавать на рынке свою селедку, пошла бы опять в школу, в младшие классы, привносить детишкам хорошее, доброе, вечное; глядишь, Антонида, я бы опять тебя полюбил.
А н т о н и д а И л ь и н и ч н а (перестав зевать, в крайней степени возмущения).
А н т о н и д а И л ь и н и ч н а (привычно-равнодушно, зевая). Ах ты, мерзавец!
И о с и ф Ф р а н ц е в и ч (кричит). От твоих селедок, любезная Антонида, провонял уже весь наш великолепный вертеп! Я, законный твой муж и супруг, не могу уже ночью мирно и тихо обнять тебя за тонкую талию, и вынужден ночевать где-то на берегу, на откосе, под сенью лавра и раскидистых миндальных деревьев, потому что вся твоя осиная талия, все твои прелестные тонкие ручки, ножки, и все остальное так провоняло мерзким селедочным духом, что подойти к тебе ближе, чем на километр, я, Антонида, увы, не могу! не могу потому, что воротит меня от твоего застойного рыбьего духа, и вынужден я, вместо того, чтобы честно исполнять свой законный супружеский долг, ночевать у моря в обществе верной лохматой псины, от которой тоже, конечно, попахивает, но не так, как от тебя, любезная Антонида!
А н т о н и д а И л ь и н и ч н а (продолжая зевать). Ах ты, подлец!
И о с и ф Ф р а н ц е в и ч (немного помолчав, нерешительно). Кончила бы ты, что ли, продавать на рынке свою селедку, пошла бы опять в школу, в младшие классы, привносить детишкам хорошее, доброе, вечное; глядишь, Антонида, я бы опять тебя полюбил.
А н т о н и д а И л ь и н и ч н а (перестав зевать, в крайней степени возмущения).