Волки и овцы   ::   Островский Александр Николаевич

Мурзавецкая . На совесть я на людскую надеюсь, все еще в совести людской не изверилась… Думаю: Евлампия женщина добрая, деликатная, не потерпит, чтоб про нее такой разговор был.

Чугунов . Полагаете, заплатит?

Мурзавецкая . Нет, не полагаю. Велики деньги, где ж заплатить! А мы мировую сделаем.

Чугунов . Сколько ж вы по мировой получить надеетесь?

Мурзавецкая . Ничего не хочу я получать; а женим Аполлона на ней, вот и квит. Из того только я и бьюсь, из того и сыр-бор загорелся, и разговор об долге пошел.

Чугунов (с испугом встает) . Матушка, матушка!

Мурзавецкая . Чего ты испугался?

Чугунов . Ведь уж тогда вы, благодетельница, все управление в свои ручки возьмете?

Мурзавецкая . Разумеется, возьму.

Чугунов . А я-то куда же, благодетельница?

Мурзавецкая . А куда хочешь. Вот, очень мне нужно! Будет с тебя, нагрел руки-то.

Чугунов . Нет, матушка-благодетельница, нет, разве малость самую. Мне вот к усадьбишке пустошь прикупить хочется, рядом продается, три тысячи просят.

Мурзавецкая . Не жирно ли, Вукол?

Чугунов . И ни за чем бы я больше не погнался, на всю жизнь кусок хлеба, и кляузы брошу.

Мурзавецкая . Коли дело сделается, я тебе тысячу рублей дам, а остальные сам промышляй покуда, сколачивай как-нибудь, я тебе не судья. Только не больше; а две тысячи хоть и у Купавиной своруешь, так не бойся, ее не разоришь.

Чугунов .