БЛАТНОЙ   ::   Дёмин Михаил

В этом ракурсе он казался мне непомерно большим и странно суженным наверху; громоздкое туловище, длинный пиджак и крошечная, гладко прилизанная голова…

— Шурик, - говорила мать, прижимаясь кнему, - не правда ли, прелестный пейзаж! Прямо левитановский, - она улыбалась, и рот ее вздрагивал, и щеки блестели от слез. - Речка, сосны, смолистый воздух… Детям здесь хорошо.

Об этих ее посещениях отец узнавал от своих друзей (он обычно возвращался из Москвы вечером, с девятичасовой электричкой). Однажды я подслушал его разговор с соседом по даче, пожилым и грузным украинцем, работником военной прокуратуры.

— Была, говоришь? - спросил отец, тяжело облокачиваясь на штакетник. - С ним была, с этим?

— С ним, - кивнул сосед, помолчал, разжигая трубку, и потом вполголоса добавил: - Слушай, Женя, мы с тобой старые кореша; знаем друг друга с девятьсот пятого года, вместе каторгу отбывали, войну прошли - так?

— Так, - согласился отец. - Но к чему это предисловие? - он усмехнулся и тщательно протер пенсне. - Хочешь что-то сказать?

— Хочу спросить. Ты уж извини, брат… Но объясни мне: как ты все это допустил - с самого начала, а?

— А что я мог поделать?

— Почему ты его сразу - этого хлыща, этого пройдоху - не отвадил, не изломал на куски? Ну, когда он в первый раз появился. Я же знаю, как ты рубаешь; из одного двух делаешь. Помнишь, тогда, под Ростовом…

— Так ведь то в бою,- медленно, хрипло, с трудно сдерживаемым вздохом, проговорил отец. - Тогда все было иначе… И в общем, если вдуматься, дело здесь не в нем, а в ней. В ней одной.

— Что ж, это тоже верно, - сказал сосед и посипел задумчиво трубкой. - На войне все было иначе.