Человек-землетрясение   ::   Конзалик Хайнц

Его не взорвешь, он ушел корнями глубоко в землю… Либо разлетишься на куски, столкнувшись с ним, либо нужно его обойти. Третьего просто не дано. Только убийцей можно было бы еще стать. Но и это он учитывает. Он знает, что я трус, что я боюсь смерти. Я играл с ней в прятки, но никогда не заключал ее в свои объятья. Даже во время гонок… потому никогда и не выходил из них победителем. Трус в тоге героя. Мышь, забравшаяся в шкуру льва. Как я смешон, как жутко смешон…»

– Что… что будет с Марион? – тихо спросил он.

– Она будет похоронена в Эссене. Первым классом, разумеется.

– Разумеется, – повторил Боб с горечью. – У ее могилы должен был бы петь хор ангелов.

– Мои связи с небом не простираются так далеко, но наши отчисления в пользу церкви открывают многие ворота.

– Надгробие?

– Конечно. На нем будет стоять: Марион Баррайс.

– Спасибо. Купи могилу для двоих. Я хотел бы лежать рядом с Марион.

– Отклонено. Баррайсу место в фамильном склепе.

– Опять все сначала! – заорал Боб. – Марион тоже Баррайс!

– На мир можно смотреть снизу и сверху. Он выглядит по-разному, но остается все тем же старым миром.

Боб капитулировал. Когда Хаферкамп ударялся в философию, все теряли способность к сопротивлению. Для каждой ситуации находилось мудрое изречение, приводившее все в равновесие, которое было для Хаферкампа основой миропорядка: на одной чаше весов – весь мир, на другой – Баррайсы. Тогда весы были уравновешены.

– Я уеду в Канны, – сказал Боб. – Навсегда.