Человек-землетрясение   ::   Конзалик Хайнц

Боб Баррайс ничего не мог с собой поделать, он сопротивлялся всеми силами и пытался заставить себя видеть в Клодетт, как в других девушках, всего лишь податливое тело, гладкую, покрытую крошечными волосками, словно бархатом, кожу, трепещущий в неге кусок плоти с выступившими капельками пота, лепечущую что-то дурочку, вызывающую наутро брезгливость, которую он выставлял за дверь, как собаку, нагадившую на ковер. Он отчаянно противился тому, чтобы прекрасный, чистый, ангельский образ Марион, который он носил в своем сердце и который все время побуждал его атаковать окружающий мир, был вытеснен хищной евразийской натурой Клодетт. Но это ему не удавалось… Уже через час, взявшись за руки, они бродили по парку отеля «Англетер», целовались в пальмовой рощице, смотрели на Луну и болтали несусветную чушь, как все влюбленные.

– Откуда ты? – спросил Боб. Он поцеловал ложбинку между ее грудей, а она погрузила тонкие пальцы в его кудри и прижала его к себе.

– Я родилась в Фаброне, маленькой горной деревушке за Ниццей. Мы жили как полевые мыши. Мама ткала на небольшом ткацком станке покрывала и материю и продавала их на Английском бульваре – тайком, прячась за пальмами, потому что это было запрещено. Бедная женщина с картонкой, торгующая самодельными вещами, могла бросить тень на элегантное лицо Ниццы. Порой ей не удавалось продать ни единой тряпки, но зато не раз – саму себя. Мама была красивой женщиной. Грязь консервирует, говорила она всегда. Может, это правда… она не старела, и когда она умерла (она попала под машину, ее задавил пьяный англичанин), она и мертвая выглядела как девочка.

– Твой отец был из Азии?

– Не знаю.