Две Дианы   ::   Дюма Александр

Поэтому Алоиза вся трепетала, как бы он не выдал свои тайны в присутствии врача.

Ее опасения не были лишены основания, и однажды Габриэль выкрикнул в бреду:

– Они думают, что мое имя виконт д'Эксмес… Нет, нет, берегитесь! Я граф де Монтгомери…

– Граф де Монтгомери? – повторил Нострадамус, пораженный каким-то воспоминанием.

– Тише! – шепнула Алоиза, приложив палец к губам.

Но Габриэль ничего не добавил. Нострадамус ушел, и так как на другой день и в последующие дни он не заговаривал о вырвавшихся у больного словах, то и Алоиза молчала, предпочитая не задерживать внимание врача на этом неожиданном признании.

Между тем Габриэлю становилось все лучше. Он уже узнавал Алоизу и Мартен-Герра; просил то, в чем нуждался; говорил мягким и печальным тоном, позволявшим думать, что рассудок его окончательно прояснился.

Однажды утром, когда он впервые встал с постели, он спросил Алоизу:

– Кормилица, а что война?

– Какая война, монсеньер?

– С Испанией и с Англией.

– Ах, монсеньер, вести о ней приходят печальные. Говорят, испанцы, получив подкрепление от англичан, вторглись в Пикардию. Бои идут по всей границе.

– Тем лучше, – заметил Габриэль. Алоиза подумала, что он еще бредит. Но на другой день он отчетливо и твердо спросил у нее:

– Я не спросил тебя вчера, вернулся ли из Италии герцог де Гиз?

– Он находится в пути, монсеньер, – ответила, удивившись, Алоиза.

– Хорошо. Какой сегодня день, кормилица?

– Вторник, четвертое августа, монсеньер.