JК
Затески к дому своему :: Кокоулин Леонид Леонтьевич
Страница: 86 из 224Может, в деревню зовет? Дак чего ж, думаю, не показывается?
– Может, это вовсе и не Верный? – с продыхом и нетерпением спросил Гриша.
– А кто его знает, – притушил голос Анисим. – И я уж опосля подумал, что уводит меня… Кажется, вот-вот догоню, вот за кочкой, за пеньком – успею добежать. Подбегу, лай уже дальше – за другим пеньком. Уже и остановиться не могу. В лес вековой заколоденный втянулся. Не заметил, как и сумерки придавили. И тут как бы пришел в себя. Жутко стало. Стою, не знаю, что делать. А сердчишко под рубашкой – как воробей в клетке. Вот-вот заплачу. Повернул голову, дедушка Аверьян за спиной, ощущаю его руку на своем плече – теплая, тяжелая.
«Видишь его, нет?» – тихонько спрашивает дед.
Я пробежал взглядом по прибрежным кустам, остановил на черновине, видневшейся сквозь подсад.
«Не видишь?»
«Вижу, но не разберу».
«Получше вглядись».
«Шевелится. Нет. Показалось. Нет, шевельнулась».
– Волк, папаня? – сжал Гриша руку отца.
– Кто бы это мог быть? Словно вижу чужим зрением.
«Если бы зверь, – говорит дед Аверьян, – не стал бы таиться. Человек? Опять человеку чего не выйти…»
– Так кто? – настойчиво переспросил Гриша.
Анисим помолчал.
– И мы с дедом стоим, а черновина не исчезает, и я опять спрашиваю. Потом вдруг черновина осела и стала сливаться с землей.
«Так кто?» – помню выкрикнул я. Мне уже было не страшно. Мы еще постояли, дед так и не сказал, кто. Давай-ка, Григорий, спать, – поднялся Анисим. – Утро вечера мудренее.
Гриша вскочил с чурки. Пока переобувался в носки, отец уже в шалаше.
– Может, это вовсе и не Верный? – с продыхом и нетерпением спросил Гриша.
– А кто его знает, – притушил голос Анисим. – И я уж опосля подумал, что уводит меня… Кажется, вот-вот догоню, вот за кочкой, за пеньком – успею добежать. Подбегу, лай уже дальше – за другим пеньком. Уже и остановиться не могу. В лес вековой заколоденный втянулся. Не заметил, как и сумерки придавили. И тут как бы пришел в себя. Жутко стало. Стою, не знаю, что делать. А сердчишко под рубашкой – как воробей в клетке. Вот-вот заплачу. Повернул голову, дедушка Аверьян за спиной, ощущаю его руку на своем плече – теплая, тяжелая.
«Видишь его, нет?» – тихонько спрашивает дед.
Я пробежал взглядом по прибрежным кустам, остановил на черновине, видневшейся сквозь подсад.
«Не видишь?»
«Вижу, но не разберу».
«Получше вглядись».
«Шевелится. Нет. Показалось. Нет, шевельнулась».
– Волк, папаня? – сжал Гриша руку отца.
– Кто бы это мог быть? Словно вижу чужим зрением.
«Если бы зверь, – говорит дед Аверьян, – не стал бы таиться. Человек? Опять человеку чего не выйти…»
– Так кто? – настойчиво переспросил Гриша.
Анисим помолчал.
– И мы с дедом стоим, а черновина не исчезает, и я опять спрашиваю. Потом вдруг черновина осела и стала сливаться с землей.
«Так кто?» – помню выкрикнул я. Мне уже было не страшно. Мы еще постояли, дед так и не сказал, кто. Давай-ка, Григорий, спать, – поднялся Анисим. – Утро вечера мудренее.
Гриша вскочил с чурки. Пока переобувался в носки, отец уже в шалаше.