Страница:
64 из 654
Сам старый Петре слышал, как недовольный ветер в ночь святого Евстафия, забравшись в пустой кувшин, до рассвета кричал кукушкой.
Вот жилище Элизбара. Таткиридзе всегда любили красить балкон голубой краской, а сейчас перила на земле как мертвые лежат…
Дед остановился и, опершись на палку, стал слушать доносившиеся издали звуки струн:
За горой не слышно бури,
В очаге огня не стало.
Гневен сказ моей чонгури
Про Барата, про шакала.
Даже птица улетела,
Замер сад под грудой пепла.
Не поет во мгле Натела,
Песня звонкая ослепла.
Дед вздохнул, приложил руку к глазам, посмотрел на небо: лебеди низко летят, весна будет долгая, теплая. Постоял, проводил ласковым взглядом торопливую стаю и свернул на знакомую тропу. Там, на краю обрыва, стоит нетронутый старый дом Шио Саакадзе, отца Георгия.
Дед Димитрия каждое воскресенье приходил к покинутому дому, как приходят проведать на кладбище могилу близкого.
Он не боялся, как все ностевцы, входить в этот опустелый, когда-то любимый дом, где теперь каждую ночь под пятницу злые дэви в большом черном котле варят себе ужин и до самого неба от ядовитого мяса подымается зеленый пар.
Дед молча садился на почерневшие доски тахты, прикрывал глаза, и ему казалось, что вот-вот сейчас войдет Маро с дымящейся чашкой лобио, что, рассыпая звонкий, как стеклянные четки, смех, вбежит маленькая Тэкле, что его дорогой внук Димитрий окликнет деда и, сверкнув горячими глазами, закричит: «Мой дед, полтора часа целовать тебя должен за желтые цаги».
|< Пред. 62 63 64 65 66 След. >|