JК
А А Блок :: Горький Максим
Страница: 2 из 10Николаев, автор книги "Активный прогресс", человек, казалось бы, чуждый этой линии мысли, писал мне в 906-м году:
"Знание увеличивает требования, требования возбуждают неудовлетворенность, неудовлетворенный человек - несчастен, вот почему он и социально ценен, и симпатичен лично".
Совершенно непонятная и какая-то буддийская мысль.
Впрочем, и Монтэнь печально вздыхал:
"К чему вооружаемся мы тщетным знанием? О, сколь сладостно и мягко изголовье для избранных - незнание и простота сердца".
Он объяснял долголетие дикарей их незнанием наук и религии, не зная, что все это - в зародыше - есть у них. Эпикуреец Монтэнь жил в эпоху религиозных войн. Он был весело мудр и находил, что каннибализм дикарей не так отвратителен, как пытки инквизиции.
Через триста лет Лев Толстой сказал о нем:
"Монтэнь - пошл".
Лев Толстой мыслил церковно и по форме и по содержанию. Не думаю, что догматизм был приятен ему, и едва ли процесс мысли давал Толстому то наслаждение, которое, несомненно, испытывали такие философы, как, например, Шопенгауэр, любуясь развитием своей мысли. На мой взгляд, для Льва Николаевича мышление было проклятой обязанностью, и мне кажется, что он всегда помнил слова Тертуллиана, - слова, которыми выражено отчаяние фанатика, уязвленного сомнением:
"Мысль есть зло".
Не лежат ли - для догматиков - истоки страха пред мыслью и ненависти к ней - в Библии, VI, 1-4:
"Азазел же научил людей делать мечи и ножи... научил их разным искусствам... объяснил течение звезд и луны. И настало великое безбожие и разврат на земле, и скривились пути человеческие..."?
Все это припомнилось мне после вчерашней неожиданной беседы с А.Блоком.
"Знание увеличивает требования, требования возбуждают неудовлетворенность, неудовлетворенный человек - несчастен, вот почему он и социально ценен, и симпатичен лично".
Совершенно непонятная и какая-то буддийская мысль.
Впрочем, и Монтэнь печально вздыхал:
"К чему вооружаемся мы тщетным знанием? О, сколь сладостно и мягко изголовье для избранных - незнание и простота сердца".
Он объяснял долголетие дикарей их незнанием наук и религии, не зная, что все это - в зародыше - есть у них. Эпикуреец Монтэнь жил в эпоху религиозных войн. Он был весело мудр и находил, что каннибализм дикарей не так отвратителен, как пытки инквизиции.
Через триста лет Лев Толстой сказал о нем:
"Монтэнь - пошл".
Лев Толстой мыслил церковно и по форме и по содержанию. Не думаю, что догматизм был приятен ему, и едва ли процесс мысли давал Толстому то наслаждение, которое, несомненно, испытывали такие философы, как, например, Шопенгауэр, любуясь развитием своей мысли. На мой взгляд, для Льва Николаевича мышление было проклятой обязанностью, и мне кажется, что он всегда помнил слова Тертуллиана, - слова, которыми выражено отчаяние фанатика, уязвленного сомнением:
"Мысль есть зло".
Не лежат ли - для догматиков - истоки страха пред мыслью и ненависти к ней - в Библии, VI, 1-4:
"Азазел же научил людей делать мечи и ножи... научил их разным искусствам... объяснил течение звезд и луны. И настало великое безбожие и разврат на земле, и скривились пути человеческие..."?
Все это припомнилось мне после вчерашней неожиданной беседы с А.Блоком.