Адам и Ева   ::   Казаков Юрий Павлович

Голова болеть перестала, хотелось говорить, и думать, и сидеть долго, потому что рядом сидела Вика и слушала.

Агеев сбоку глянул, ей в лицо - оно было оживленно и: серьезно, глаза под пологом ресниц были длинны и черны. Агеев присмотрелся - они были все-таки черны, а губы шершавы, и у Агеева забилось сердце. А Вика совсем забралась с ногами на рундук, расстегнула пальто, оперлась подбородком на колени и стала снизу смотреть в лицо Агееву.

- Лицо у тебя плохое,- сказала она и потрогала его за подбородок.Небрит, почернел, весь.

- Занюханный я какой-то,- усмехнулся он и загляделся на озеро.- Все думаю о Ван-Гоге и о себе... Неужели же и мне надо подохнуть, чтобы обо мне заговорили серьезно? Неужели мой цвет, мой рисунок, мои люди хуже, чем у этих конъюнктурщиков? Надоело!

- Конъюнктурщики тебя не признают,- быстро, как бы между прочим, сказала Вика.

- Ну?

- Так... Я знаю. Потому что признать тебя - значит признать, что сами они всю жизнь делали не то.

- А! - Агеев помолчал и стал закуривать. Он долго курил, глядя себе под ноги, растирая желтое лицо. Щетина трещала у него под пальцами.- Три года! сказал он.- Иллюстрации беру, чтоб денег заработать. Три года как кончил институт, и всякие подонки завидуют: ах, слава, ах, Европа знает... Идиоты! Чему завидовать? Что я над каждой картиной... Что у меня мастерской до сих пор нет? Пишешь весну - говорят: не та весна! Биологическая, видишь ли, получается весна.