Авессалом, Авессалом !   ::   Фолкнер Уильям

Затем наступил следующий год, Бон теперь был уже офицером, они двигались к Шайло, опять-таки ничего об этом не зная, и снова разговаривали; они шли колонной, офицер отстал и подъехал к той шеренге, в которой шагал рядовой, и Генри снова восклицал, стараясь приглушить свой взволнованный, полный отчаяния голос: "Неужели ты до сих пор не знаешь, как тебе поступить?" -- а Бон, взглянув на него с тем своим выражением, которое могло быть улыбкой, отвечал: "Допустим, я скажу тебе, что не намерен к ней возвращаться", -- и тогда Генри, шагавший с ранцем и с восьмифунтовым ружьем, начинал задыхаться, он задыхался, а Бон, не сводя с него глаз, говорил: "Я теперь впереди, далеко от тебя; когда начнется бой, атака, я буду еще дальше..." Тут Генри простонал: "Замолчи! Замолчи!" -- а Бон все смотрел на него, и в уголках его глаз и рта блуждала эта смутная неясная улыбка... "и кто про это узнает? Ты даже сам не будешь точно знать, да и кто сможет доказать, что пуля янки не сразила меня в ту самую секунду, а может, даже раньше, чем ты спустил курок?.." -- а Генри, задыхаясь, широко раскрытыми глазами смотрел в небо; он оскалил зубы, на лбу его выступил пот, он так крепко вцепился в приклад своего ружья, что побелели костяшки пальцев, и, задыхаясь, твердил: "Замолчи! Замолчи! Замолчи! Замолчи!" Потом было Шайло, и на второй день битва была проиграна, и бригада отступила от Питсберг-Лендинга и... -- Послушай! -- вскричал Шрив, -- постой, подожди! -(уставившись на Квентина, он и сам начал задыхаться, словно должен был не только подсказать своей тени реплику, но и снабдить ее воздухом, в котором она могла бы ему повиноваться). -- Ведь тут твой отец опять ошибся! Он говорил, что ранили Бона, но это не так.