Басурман   ::   Лажечников Иван Иванович

Другой всадник был маленький, худенький — глаза поникшие, с постным лицом, с смиренными, робкими движениями, казалось, водыне замутит, приветливый, низкопоклонный. Сущий агнец!.. Но если он из своей раковины выползал исподтишка на свет божий и высматривал кругом искоса, сквозь ресницы сонных, едва полураскрытых глаз, то, уверьтесь, он видел свою жертву по-ястребиному, тотчас хватал ее и опять скрывался в своей нечистой скорлупе. Снимая шапку, довольно поношенную (а это делал он с товарищем очень часто, в виду каждой церкви, перед которой русский Бертран творил наскоро, слегка, крестные знамения, между тем как смиренник означал их глубоко, протяжно, ударяя себя в грудь), снимая свою шапку, он обнажал голову, едва окайменную какими-то ощипками седых волос. Под масть им опушка его шубы была так вытерта, что трудно было бы угадать зверя, давшего ей мех с плеч своих. Тощая клячонка с приличною сбруей едва под ним переваливалась. Летами он далеко ушел от товарища. Этому могло быть с небольшим сорок лет; он красовался во всей силе жизни; напротив, тот казался хилым стариком. Один был боярин, другой — боярин и дворецкий великого князя. Молодцам этим дана была по шерсти и кличка: первого звали Мамоном [42] , второго Русалкой.

— Все ли бог милует, Михайло Яковлевич? — спросил Мамон.

— Твоими молитвами, батюшка Григорий Андреевич! — отвечал Русалка. — А то, где бы? по тяжести грехов моих меня бы и земля не снесла.

— Безгрешен один господь.

— Господь на небеси да еще, прибавить изволь, господин наш и всея Руси великий князь.