Басурман   ::   Лажечников Иван Иванович

Ему же поручено было обучение придворного клира духовному нению — как говорит историк не наших времен: «На разные роды древнего доброгласия». Одним словом, это был придворный человек — колибри: пел сладко, не тяготил ветки, на которую садился, и был счастлив на своем гнездышке, не боясь, что за ним погонится коршун, которому от него нечем было поживиться.

— Ну, что… дело с литвинами? — грозно спросил Мамона великий князь. Очи его вызывали на кровавый ответ.

— И князь Лукомский и толмач его Матифас показали, что хотели отравить тебя по насылу Казимира, — отвечал Мамон с твердостью. — Пытал я давать зелья лихим бабам; от одного макова зернышка пучило их, а собаку разорвало.

Иван Васильевич скинул тафью, перекрестился и произнес с благоговением, смотря на образа спасителя:

— Благодарю тя, бога и спаса моего, что сподобил меня, своего грешного раба, избавиться от насильственной смерти. — Потом, лизнув перстень свой «Кердечень», присовокупил: — Спасибо и Менгли-Гирею!.. А то, пожалуй, далеко ли дьяволу до наущения, и через кровных подсыпят. Нынче своих бойся более чужих.

— Помилуй, государь, отец наш! допустим ли мы, твои верные холопы! — воскликнули в один голос дворецкий и Мамон.

— Око господне блюдет законных владык, — сказал Гусев. — Тебя же особо, господине, князь великий, для устроения и блага Руси.

И крохотный дьяк Бородатый [75] пропел в нос свой панегирик.

Курицын молчал.