Мегрэ, который тоже то и дело бегло оглядывал его, отметил, что лицо молодого человека стало бледнее прежнего и сам он сделался более нервным и напряженным — комиссар мог бы поклясться, что его попутчик не был бы в состоянии сказать, о чем он читал на протяжении последнего часа.
— Ты не хочешь поесть? — спросила молодая женщина.
— Нет…
Все курили сигареты или трубки. Смеркалось. Мимо проплывали мокрые пустые улочки деревень, церкви, в которых, наверное, служили вечерню.
А Мегрэ даже не пытался снова выстроить факты, попросту боясь, что это дело ему вконец опротивеет: вот уже полмесяца он не думал ни о чем другом.
Молодой человек, сидевший напротив, был одет очень скромно, скорее как британец, чем как парижанин: костюм серо-стального цвета, серое пальто с застежкой вовнутрь и для полноты картины — зонтик, который лежал теперь в сетке для багажа.
Если бы в купе кто-нибудь произнес его имя, все пассажиры вздрогнули бы, ибо в половине газет, которые кипой лежали у молодого человека на коленях, все еще говорилось о нем.
А имя было звучное: Жеан д'Ульмон. Знатное бельгийское семейство, оставившее свой след в истории.
Жеан д'Ульмон был светловолосым, с довольно тонкими чертами; его кожа, слишком чувствительная, мгновенно вспыхивала румянцем, а лицо часто искажалось от нервного тика.
Дважды Мегрэ вызывал этого молодого человека с свой кабинет в уголовной полиции и дважды на протяжении многих часов тщетно пытался одолеть его.