JК
Большая любовь :: Горький Максим
Страница: 3 из 35 — Вон, без слов!
Жена, бросившись к нему, испуганно крикнула:
— Сергей, что ты?
А Муханов, разводя руками, удивлённо пробасил:
— Послушайте, батенька…
«Кажется, я не то, не так», — мельком и пугливо подумал Матушкин, но оттолкнул жену и осевшим голосом снова сказал:
— Вон, говорю я!
Варвара Дмитриевна, рыдая, упала на стул, а Муханов страшно выкатил глаза, схватил Матушкина за руку, дёргал его из стороны в сторону и оглушительно орал:
— Вы — дурак! Просите у неё прощенья! Разве я похож на селадона [1] , чёрт вас возьми!
Матушкин крепко ударился затылком о косяк двери, сел на пол и, молча глядя, как бьётся в рыданиях тело жены, махал рукою, указывая Муханову на дверь.
— Я не могу, не могу, — кричала жена, закрыв лицо руками, а ему казалось, что она смеётся.
— Уведите меня к папе…
— Конечно, вы должны уйти от этого господина, — решил Муханов.
И они ушли.
Четыре дня Матушкин сидел дома, сказавшись больным и не зная, что ему делать. Он не сомневался в измене жены, но не мог объяснить себе — почему?
«Я ей нравился», — думал он, вспоминая её ласки.
Часами стоял перед зеркалом, внимательно и сумрачно разглядывая своё приличное лицо: оно было строго обтянуто чиновничьей кожей, обесцвеченной воздухом канцелярии, на нём даже и теперь неподвижно застыло солидное выражение уверенности человека в своих достоинствах. И вся фигура была солидная: крепкая, на широких костях.
Нестерпимо больно было ему вспоминать себя таким, как он отразился в зеркале: испуганным, удивлённым и жалким, и в то же время он всем телом чувствовал, что страстно, неисчерпаемо любит жену, что в этой любви сгорают все его планы, расчёты и надежды, в ней — всё его самолюбие и оно настойчиво требует победы над женщиной.
«Почему? — думал Матушкин, крепко потирая лоб, и с холодным отчаянием в груди считал: — Мне — тридцать один год, ей восемнадцать, а ему — с лишком сорок.
Жена, бросившись к нему, испуганно крикнула:
— Сергей, что ты?
А Муханов, разводя руками, удивлённо пробасил:
— Послушайте, батенька…
«Кажется, я не то, не так», — мельком и пугливо подумал Матушкин, но оттолкнул жену и осевшим голосом снова сказал:
— Вон, говорю я!
Варвара Дмитриевна, рыдая, упала на стул, а Муханов страшно выкатил глаза, схватил Матушкина за руку, дёргал его из стороны в сторону и оглушительно орал:
— Вы — дурак! Просите у неё прощенья! Разве я похож на селадона [1] , чёрт вас возьми!
Матушкин крепко ударился затылком о косяк двери, сел на пол и, молча глядя, как бьётся в рыданиях тело жены, махал рукою, указывая Муханову на дверь.
— Я не могу, не могу, — кричала жена, закрыв лицо руками, а ему казалось, что она смеётся.
— Уведите меня к папе…
— Конечно, вы должны уйти от этого господина, — решил Муханов.
И они ушли.
Четыре дня Матушкин сидел дома, сказавшись больным и не зная, что ему делать. Он не сомневался в измене жены, но не мог объяснить себе — почему?
«Я ей нравился», — думал он, вспоминая её ласки.
Часами стоял перед зеркалом, внимательно и сумрачно разглядывая своё приличное лицо: оно было строго обтянуто чиновничьей кожей, обесцвеченной воздухом канцелярии, на нём даже и теперь неподвижно застыло солидное выражение уверенности человека в своих достоинствах. И вся фигура была солидная: крепкая, на широких костях.
Нестерпимо больно было ему вспоминать себя таким, как он отразился в зеркале: испуганным, удивлённым и жалким, и в то же время он всем телом чувствовал, что страстно, неисчерпаемо любит жену, что в этой любви сгорают все его планы, расчёты и надежды, в ней — всё его самолюбие и оно настойчиво требует победы над женщиной.
«Почему? — думал Матушкин, крепко потирая лоб, и с холодным отчаянием в груди считал: — Мне — тридцать один год, ей восемнадцать, а ему — с лишком сорок.