Борис и Глеб   ::   Разгон Лев

И скольких же я знал - крестьян, священников, бухгалтеров, учителей! знал, но почти никогда не воскрешаю их в памяти. Она ведь не бездонна, просто очень глубока; и мне требуются усилия, чтобы вытащить со дна ее на поверхность лица, голоса, рассказы. А вот эти два мальчика - Борис и Глеб никак не улягутся на дно памяти, и я до сих пор не понимаю, почему: передо мною прошли десятки таких мальчиков, я видел, как они безропотно умирали от холода и голода, от неопознанных болезней в обычном бараке или в "больничном стационаре". Но я знаю, что они оплаканы своими близкими, что где-то остались их детские и юношеские фотографии. А от Бориса и Глеба ничего не осталось. В том океане несправедливости, в котором мы жили и живем, эта горькая капля почему-то тревожит меня, толкает к тому, чтобы хоть в нескольких словах написать историю двух мальчиков, которую нельзя назвать неправдоподобной, потому что неправдоподобно все испытанное нами. Было это на Первом лагпункте Устьвымлага страшной зимой сорок второго года. Давно умолкли фанфары нашей победы под Москвой, и не было еще торжества Сталинграда. А немцы уже захватили Украину, Белоруссию и огромный кусок российской земли, дошли до Кавказа, до Волги... Ежедневные сводки Информбюро, пусть и сглаженные неправдой и бодрым голосом Левитана, наводили непроходимую тоску. Было очень голодно, ящик с оледенелыми трупами выезжал за зону не один раз в сутки. И свирепствовали лагерные начальники, силясь выполнить план, который теперь звался "оборонным".