Братья и сестры (Пряслины - 1)   ::   Абрамов Федор Александрович

Правда-нет, в Ленинграде мор страшный?

Лицо гостя помрачнело. Карие, глубоко посаженные глаза стали углисто-черными.

- Зимой сто двадцать пять грамм на гражданского. Четверть фунта. Хоть гляди, хоть нюхай. Под снарядами, под бомбами. Холод, света нет... - Он глубоко затянулся, закашлялся. - Помню, зимой приехал я с фронта за снарядами на завод. Ад кромешный! Темень, крыша снарядом разворочена, ветер как на пустыре. А зима, сами знаете, какая была. Вижу, в одном углу лампешка чадит, рабочий у станка стоит - в шубе, голова тряпьем обмотана. Рукавицы снимет, подует на руки да снова за клещи. Ну подошел, смотрю. А у него, понимаете, лицо все обморожено, прямо как чугунное - места живого не сыщешь. Только одни глаза из-под очков поблескивают. Что, говорю, доживем, отец, до победы? А он посмотрел на меня да и говорит: "Надо. Я сегодня пятого - последнего в семье на кладбище отволок..."

Далеко, в заречье, с глухим стоном сорвалась в воду глыба подмытой глины. Вокруг людей чернела выжженная земля. Ветер вздувал холодный пепел. Шумно отфыркиваясь, шарили мордами по промежку лошади. Василиса, ширкая носом, вытирала рукавицей глаза.

- Да, вот какие ленинградцы! - тихо сказал гость. - А вы, я вижу, не очень-то торопитесь с победой? Это с утра наработали? - указал он здоровой рукой на поле.

Под Марфой затрещали сани.

- И того бы не надо! Земля не отошла, холодом дышит - не чуешь?

- Экая ты, Марфушка... С тобой как с человеком, а ты как медведица.