Бремя нашей доброты   ::   Друцэ Ион

Ему бы взять палку, да побежать, да отогнать ее, но палки раздваивались, и ноги бежать не хотели, и он думал, что, если ненароком придеттот дядька, хозяин посева, так ведь насмерть прибьет. И дядька в самом деле появлялся и стоял на краю своего поля потрясенный, но не шел бить пастушонка, потому что видел перед собой множество бело-рыжих телок в безбрежном океане посевов и, верно, думал он, раз посевам конца и края нет, пусть телки попасутся, добра много.

Целыми днями деревни стояли опустевшими - ни мелкого перестука деревянных телег, ни громких ссор соседок, ни мягкого скрипа колодезных журавлей. А в полдень, в самую жару, и степь замирала, даже неподвижные белые рубашки, маячившие в посевах тут и там, исчезали. Только к вечеру, когда дали нальются синевой, а из-за пригорка вдруг подует ветерок, зашелестят посевы, все задышит, скинет с себя дремоту, начало какого-то оживления снисходит на степь. И решительно плюют в ладони вышедшие на прополку - давай, слушай, а то это уже слишком. И отправляются в путь те, у кого были дела на ярмарке; дети, размотав веревочки, намотанные на рога своих коровушек, пасут их вдоль дорог, там, где густой подорожник, и оставшиеся дома хозяйки, заткнув за пояс край длиннополой юбки, хлопочут, да только вся эта сноровка пришла слишком поздно. Солнце несется к закату, тени растут, по долинам сочится дыхание ночной прохлады. День уже на исходе, и возвращаются по домам пастухи, длинными цепочками подбираются к деревням плугари, замотанные вконец заботами хозяйки, бросив все, готовят на летних печурках ужин, и вот снова в каждом дворе дымится бессмертный очаг.