Бросок на юг   ::   Паустовский Константин Георгиевич

Я ведь знаю, что для переезда в Сухум мы реализуем все наше последнее, а чтобы вырваться отсюда на север – у нас ничего не останется. Реши ты, у тебя есть чутье и верный глаз. Решая, думай только о себе. Для меня нужно и хорошо только то, что нужно и хорошо для тебя. Пишу я урывками и плачу над этими строчками, как ребенок. Я совсем болен – нервы дрожат, как струны.

Целую. Кот.

<…> Я все не могу забыть туманный день в такой милой теперь Одессе, когда ты провожала меня и долго махала шарфом…

(20 февраля 1922 года)

Крол, родной мой, далекий. Пишу это со слабой надеждой, что ты еще в Одессе. Написал вчера большое письмо и изорвал – пишу кратко.

<…>Сухум – красив, но чужой, измучившей меня красотой… Отношение к приезжим недоброжелательное… Абсоюз трещит… Морально же очень и очень тяжело, глухо, как-то безысходно. Но не в этом дело, – вырваться отсюда страшно трудно. Москва уходит, уплывает из рук, а у меня такая тоска по Москве, даже по Одессе, по тихим вечерам, культурным людям, интересному делу, «Мертвой зыби».

И когда я подумаю, что здесь нам может быть придется застрять на год-два (проехать отсюда до Москвы стоит миллионов 40), мне становится тоскливо и страшно. F:ли бы я не приехал, Иванов бросил бы все и уехал, ушел бы пешком в Одессу. Так стосковался. Если ты не боишься одинокой жизни, как в Копани, безлюдья (люди есть, но это не люди, а обормоты), оторванности от всего живого – приезжай.