Бухенвальдский набат   ::   Смирнов Игорь

Сведения о положении на фронте до нас доходили самые неутешительные и противоречивые, но Карнаухов — больной, беспомощный, оскорбленный всей этой кошмарной обстановкой — не позволил себе ни разу усомниться в нашей победе и категорически отвергал все предложения служить немцам. И тогда еще, глядя на него, я думал: откуда берутся у него душевные силы? Ну, я военный, с юности приучал себя ко всяким тяготам солдатской жизни, к лишениям, физическим трудностям. Знал, что война — тяжелая штука, можно всего хлебнуть, и в плену страдал больше морально, чем физически. А Карнаухов — человек сугубо гражданский, интеллигентный, придавленный физическими страданиями, холодом, грязью, обнаженной грубостью этой борьбы за кусок хлеба и котелок баланды. За себя он не умел бороться. У него можно было отнять его пайку хлеба, он не мог пустить в ход кулаки, защищая себя. Но зато никто не сумел бы поколебать его убеждения, его достоинство советского человека.

Каждый вечер молчаливый санитар приносил нам целый котелок брюквенного супа. Кто проявлял такую заботу о нас, мы так никогда и не узнали. Спрашивали об этом санитара, врачей — все качали головами: не знаем, мол.

Мы хлебали баланду с великим благоговением и осторожностью (чтоб не пролить ни капли). Черпнув несколько ложек темноватой жижи, Александр Леонтьевич стучал по краю котелка. Это значило: таскай гущу. И всякий раз, посмеявшись, мы торжественно приступали к этой «операции».