Бухенвальдский набат   ::   Смирнов Игорь

Сегодня его номер уже вычеркнут из картотеки, и останки, вероятно, уже сгорели в печи крематория и рассеялись над горой Эттерсберг. И даже я почти ничего не смогу рассказать об этом человеке, и никогда его американские друзья или родные ничего не узнают о нем. Был Джон — славный, милый человек, (так, наверное, думают о нем друзья), уехал во время войны в Норвегию, говорят, был арестован и пропал. Сгинул человек! А сколько таких безвестных, приходящих с огромными партиями, погибает!»

Ах, как мне сегодня плохо! Одиноко! Тоскливо! Хочетря кричать от тоски и ярости… Я теряю самообладание. Начинаю думать о том, о чем запрещаю себе думать: о жене, о сыновьях. Знаю, лучше гнать от себя эти мысли, потому что от них теряешь последние силы. Но сегодня не могу их прогнать.

Вера и мальчишки остались в Пушкине под Ленинградом.

Как нам было хорошо там всем вместе! Мы радовались, что окончилась наша кочевая жизнь. Я — преподаватель на артиллерийских курсах командного состава, старший сын кончает десятилетку, младший — тоже подрастает, и Вере теперь легче, У нас хорошая, удобная квартира… Это после бесчисленных комнат, которые мы снимали в разных концах страны, после бесконечных переездов с места на место с детьми, чемоданами, узлами, посудой и прочим домашним скарбом.

Все оборвалось…

Сообщение о нападении гитлеровской армии я получил где-то в дороге — был в служебной командировке. И сразу домой. На вокзале встретил старший сын:

— Папа, тебя ожидают в штабе. Есть телеграмма, сегодня же выезжать на фронт.